Но вечером, часов в 9, за полчаса до отхода парохода, я вдруг решила ехать; чем скорее, тем лучше. У мамы в это время сидел чиновник из Сиротского суда; дети убежали играть. Мы были втроем на антресолях. Минута была самая благоприятная.

– Надя, я иду! – сказала я сестре. – Одевайся.

Наши сборы были недолги. Потихоньку спустились мы с лестницы, чтобы незаметно уйти черным ходом. Но в коридоре нас ждала горничная. Мама, очевидно, подозревала что-то и велела ей сидеть внизу у лестницы.

– Пожалуйте к мамаше, – сказала мне моя дуэнья. Я быстро и решительно вошла. Мама сидела с чиновником. По моему дорожному костюму она сразу поняла, в чем дело.

– Куда ты едешь?

– В Петербург, – твердо отвечала я, сама удивляясь странной звучности своего голоса.

– Как, и не простившись со мной? – продолжала мама тем же удивленным тоном. Я отлично видела притворство и ничего не ответила.

– Зачем ты едешь? – продолжала мама, как будто нарочно, разговаривая при постороннем, выставляла перед ним свое семейное дело.

– Мне пора… – сказала я и повернулась, чтобы выйти.

– Как ты можешь… без спросу… – слышала я вслед… И все это не скрывая, при постороннем… О-о! если б этот звук мог выразить стон души человеческой, который был готов вырваться у меня, когда я вышла из залы.

Надо было торопиться. Быстро сбежали мы по черному ходу вниз, мимо изумленных горничных; пробежали по двору. Луна ярко светила. Мы не шли, а бежали по улице, торопясь нанять извозчика. Наконец, через полчаса, мы были на пристани; несколько минут спустя были уже на пароходе и ехали в Рыбинск.

Никогда не забуду я этой ясной, холодной августовской ночи. Мы ехали более суток… дорога длинная, скучная… Я старалась спать как можно больше. Иногда только в голове проносились какие-то обрывки мыслей: «Вот приеду в Петербург, поговорю с директором… Почему он в марте позволил мне подать прошение, а затем вдруг отказал в приеме за неразрешением матери? Как он узнал, что у меня есть мать? Если ничего не удастся, выправлю себе заграничный паспорт»…

…Сюда мы приехали вчера утром. Я не обратила ни малейшего внимания на столицу, которую видела в первый раз в жизни. Прямо из номера я поехала в Исаакиевский собор; что-то подсказывало мне: поезжай сначала туда, иначе ничего не выйдет. Я быстро вошла в собор, упала на колени в темном углу и пробормотала горячую, бессвязную молитву; потом бросилась на первую попавшуюся конку… С непривычки мне было очень неловко пересаживаться с одной конки на другую; наконец, сойдя со второй, с помощью какого-то доброго человека, я пошла на 10-ю линию, д. № 38. Два швейцара в ливрее стояли у крыльца. Я поднялась по каменной лестнице в большую прихожую. В доме шла переделка: всюду виднелись столы, вещи, вынесенные из других комнат, стояли ведра с краской и валялись кисти.

Я спросила, можно ли видеть директора.

– Он только что уехал, – ответил швейцар, – пожалуйте в канцелярию к его секретарю.

Нечего было делать; надо было хоть что-нибудь узнать, и я отправилась в канцелярию. Молодой человек сидел у письменного стола и писал. Он весело и любезно осведомился, кто я такая, и, узнав, как меня зовут, воскликнул:

– А, это вы! Знаете ли, у нас из-за вас возникло целое дело!

Я с недоумением посмотрела на него.

– Дело в том, что вы были приняты…

– Позвольте как же это? – прервала я его. – 20-го числа я получила бумагу с отказом.

– Вот именно. А между тем вы были приняты, и вам послана повестка 9 августа. Но мы получили письмо от вашей матери: она перехватила эту повестку и написала нам, чтобы директор не принимал вас, потому что она, вследствие разных домашних обстоятельств, запрещает вам поступать на курсы. Тогда мы выслали вам бумаги обратно, с отказом.

Я слушала молча… мне нужно было сохранить приличное спокойствие, надо было собрать всю силу воли, чтобы на лице не было заметно того, что происходило у меня на душе. А между тем… о, Боже мой! Страшное негодование на низкий поступок матери, на ее бессердечие, казалось, лишило меня способности соображать и думать. А – а! Так вот как! Да! ведь это ее манера действовать из-за угла, потихоньку наносить удар тогда, когда его меньше всего ожидают. Ну, что же? Ведь я знаю свою мать настолько, что должна была ожидать и этого; но все-таки удар был неожиданным…

– Вы могли бы указать в прошении другой адрес, – сказал мне секретарь.

– Вот этого я не догадалась.

– Но ведь вы совершеннолетняя?

– Да, как видите. Сиротский суд мне уже выдал свидетельство о безбедном существовании.

– Эх, дело-то какое! Ведь у вас серебряная медаль, помилуйте! вы были приняты… Сегодня еще у нас был о вас разговор с директором. Вас, пожалуй, придется принять… вот только вы переговорите с директором. Право, такой исключительный случай. С одной стороны – письмо вашей матери, с другой – все права на поступление…

– Скажите, можно сегодня видеть директора? – спросила я.

– Ввиду таких исключительных обстоятельств, как ваше, вы как приезжая можете явиться к нему на квартиру, и он вас примет. Он теперь остановился у брата – Невский, 163… Вы можете застать его дома часов в 5.

– Благодарю вас.

– Не стоит, объяснитесь с директором. Да, вышло целое дело, – весело повторял секретарь, видимо довольный тем, что у них, на курсах, вышло «целое дело».

Я поехала домой. Мне вдруг показалось очень интересным ехать по петербургским улицам и смотреть на все, что попадалось на пути. Я приехала в свой номер в самом оживленном, приподнятом настроении и, наскоро пообедав в какой-то кухмистерской, отправилась к директору. Найти его квартиру было вовсе не трудно. Директор обедал, но все-таки вышел ко мне. Это был господин средних лет, брюнет, с проседью; круглое лицо, прямой пробор на голове, ласковые, темные глаза и модная бородка клином. Узнав мою фамилию, он слово в слово повторил рассказ секретаря и, сказав то же: «Такой редкий, исключительный случай», – велел мне на другой день явиться на курсы к 12-ти часам. Было только 6 час. вечера, когда я вышла от директора. Что было делать целый вечер? Я пошла по Невскому… Какое мне было дело до этой толпы, беспрерывно мелькавшей у меня перед глазами?..

На другой день, съездив с сестрой в Петропавловский собор, я приехала на курсы. Целый час пришлось дожидаться директора: он ездил с докладом к министру. Двери канцелярии постоянно отворялись, являлись барышни с неизменным вопросом: позвольте узнать, принята я или нет, – и секретарь