большую светлую комнату; посредине ее стоял письменный стол, напротив него большая, занимавшая почти всю стену, горка с книгами. По стенам висело несколько портретов в золоченых рамах; между ними, напротив дверей, портрет самого попечителя в полной парадной форме. На этот раз он был во фраке со звездами, но без лент. Взяв длинную трубку, он уселся на софу у дверей и усадил меня напротив.

– Ну-с, вы меня извините, что я закурю трубку, ведь я человек старый, – и он спокойно развалился на кресле. – А я, знаете ли, все-таки написал письмо вашей матушке; быть может, она послушает меня, старика.

Я невольно подумала: экий упрямый старичок, все-таки сделал по-своему, ведь я уже вчера говорила ему, что это бесполезно.

– Ваше превосходительство, ведь это все равно напрасно: чем выше лицо, которое к ней обращается, тем более удовольствия для нее отказать.

– Ну, знаете ли, я все-таки написал. А если она не согласится, я вас приму, – как-то мельком сказал он, переходя к письменному столу. – Присядьте.

Я села в почтительном расстоянии.

– Не здесь, не здесь, я ведь глух, садитесь сюда, к столу.

Я села. Его превосходительство взял мое прошение и начал что-то писать на нем.

– Ну, скажите, почему же вы уверены, что она не согласится и после моего письма?

– Ваше превосходительство, я отвечу откровенно, чтобы дать вам вполне ясное понятие о том, как у нас смотрят на курсы. Когда я просила мою мать дать согласие, она сказала мне: будь девицей известного поведения, – сказала я, постеснявшись употребить подлинное ее выражение. – Как видите, при таком предубеждении трудно идти против; и притом, по мнению моей матери, раз я имею средства, я не должна учиться, а сидеть дома и ждать женихов.

– Ну, замуж вы всегда успеете выйти, вы еще молоды. Вы можете на этот счет успокоить вашу матушку.

– Да, но в нашем сословии интеллигентный молодой человек, служащий, не считается женихом, если не имеет своего состояния.

– Но я все-таки скажу вам, что мы очень обязаны нашим родителям, что они – неоплатный долг. И ваша мать, когда вы были ребенком, много делала для вас; и теперь, быть может, еще делает. Вы будьте к ней почтительны. Скажите, в каких отношениях вы с ней находитесь?

Этот неожиданный вопрос смутил меня.

– Как вам сказать, ваше превосходительство, я не знаю…

– Ну, вот, видите, сами не знаете. А вы должны быть все-таки почтительны, не раздражайтесь ее сопротивлением. Вы, так сказать, не будируйте против вашей матушки.

– Я сделаю все, что от меня зависит, ваше превосходительство.

– Ну вот. Постарайтесь. А я вам скажу, что ваше желание учиться мне очень симпатично. Я попечитель округа и очень рад видеть стремление молодежи к образованию. Это очень, очень симпатичное желание. Он встал и подал мне мое прошение, на котором во время нашего разговора не переставал писать что-то.

– Вот ваше прошение, можете передать директору. Я удивилась, развернула бумагу; там было написано: «Г-ну Директору Высших женских курсов. С согласия его сиятельства, господина министра, разрешаю принять в число слушательниц, с помещением в интернате».

– Так меня примут? – радостно воскликнула я.

– Да, да, ваше желание мне очень симпатично.

– О, ваше превосходительство, как я вам благодарна! – сказала я, и слезы невольно показались на глазах. – Боже мой! Как я вам благодарна! Но (я вспомнила характер моей мамы), извините… если моя мать напишет вам резкое письмо… Вы не рассердитесь на меня и не велите исключить? – взволнованно заговорила я.

– Ну, мало ли я получал в жизни резких писем, – спокойно и добродушно ответил прекрасный старик. – Не беспокойтесь, конечно, вас не исключат. – Говоря это, он двигался взад и вперед по комнате и разбирался на столе, не глядя на меня, точно он старался не замечать выражений благодарности, точно он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о том, что он поступил хорошо. Он подал мне руку и прервал меня:

– Теперь, когда вы приняты, вы должны поддерживать репутацию курсов.

– Я буду подчиняться всем правилам, ваше превосходительство.

– Вот именно; политикой не занимайтесь и вообще ведите себя так, чтобы не уронить достоинства курсов.

– Я буду считать за честь учиться на них, – сказала я, стоя уже в передней.

– Да, именно, считайте за честь; следуйте моим советам, – быстро кончал наш разговор попечитель, хотя давно уже простился со мной.

Взволнованная, вышла я на улицу; в прихожей дожидалась меня Надя и там, слыша, что я плачу, и вообразив, что меня не приняли, и сама заплакала. Но одного взгляда на мое лицо достаточно было, чтобы убедиться в противном.

Сегодня, в 12 часов, я пришла к директору и молча подала ему конверт с прошением попечителю и остальными документами, которые были мне возвращены. Он любезно поздравил меня с поступлением: «Но все-таки вы постарайтесь убедить вашу мать; это во всяком случае неприятно; вы будьте к ней почтительны». Я обещала директору исполнить все. Сегодня выехала с сестрой в Москву.

Интернат Высших женских курсов, 8 сентября

Вот я и здесь. Сидя спокойно за высокими казенными стенами, беру моего молчаливого друга и опять начинаю по-старому беседовать с ним. С чего же начать? Столько разных впечатлений, все так не похоже на прежнюю мою жизнь.

Вся неделя от моего приезда в Ярославль и до отъезда в Петербург прошла в приготовлениях к отъезду; только по приезде в Москву я почувствовала, как я устала… Мне необходимо было спокойствие, бесконечное спокойствие. Мне хотелось как можно долее сохранить его, и я ни о чем не говорила маме, так что она была уверена, что всякие хлопоты были бесполезны. Должно быть, я очень изменилась за эти дни: хотя и ничего не говорила, но мое бледное лицо выдавало меня и вызывало удивление родных и знакомых. За день до отъезда я вошла в комнату мамы, чтобы в последний раз говорить с ней. Вышла сцена: слезы, крики, упреки, брань. Я все время молчала. На другой день надо было ехать. Вечером меня позвали прощаться первый раз: мама выбранила меня и выгнала из комнаты; через час потребовала опять к себе. Я пришла, мама сухо протянула мне руку для поцелуя, не сказав ни слова. Я уже совсем оделась ехать на вокзал; горничная пришла в третий раз: «Пожалуйте опять к мамаше». Я вошла в спальню; мама, уже собиравшаяся ложиться спать, с распущенными волосами, с плачем обняла меня:

– Прощай, прощай, ты уезжаешь, мы с тобой более не увидимся, прощай!

– Полно, мама, напрасно ты думаешь, что мы больше не увидимся: я приеду на Рождество.

– Нет, прощай,