Для экзистенциалистов это не просто беспредметное теоретизирование — ведь они не только опознали болезнь (отсутствие смысла в жизни, или, иными словами, отсутствие самоактуализующегося Эроса), но и обозначили ее причину. Они четко определили, почему я не позволяю интенциональности возникать из фонового бессознательного, почему я не хочу ставить себе целью свою жизнь и находить в ней смысл. И это то, о чем мы говорим все время: страх смерти…

Смерть. Это Танатос, Шива и Шуньята, и как только она выражает свое присутствие, я застываю в ее объятьях. Я фактически сталкиваюсь на этом новом уровне с экзистенциальным ужасом, с кошмаром, с тем что называется[61]«angst» и «болезнью к смерти» [323]. И этот ужас не только замораживает низшие уровни моей самости, мой «материнский» или «отцовский», или «эгоический инцест»; нет, он замораживает всю мою кентаврическую интенциональность, мое желание жить в целом [25].

Поскольку я страшусь смерти тотального тела — ума, мне следует быть осторожным в жизни, мне приходится сдерживать, тормозить и замораживать мое целостное бытие [25], [36]. Поэтому я замораживаю свои интенциональность и образное видение: нет никакого видения моей жизни и ее смысла в целом, и я остаюсь только со старыми эгоическими волнениями и линейными абстракциями. Их привлекательность давно затерлась, они стали унылыми и скучными, но я все равно боюсь тронуться с места. Я застыл на этом новом уровне, потому что встретился на нем лицом к лицу со смертью. Я обнаружил более высокую самость только чтобы увидеть, что она подвергается глобальной угрозе со стороны столь знакомого мне оскаленного черепа Смерти. Теперь у меня есть возможность нового, более высокого Эроса (самоактуализации), но его пробуждение неизбежно влечет за собой ужас нового, более тонкого Танатоса — кастрации тотального тела — ума. Я обрел тотальную самость для того, чтобы столкнуться с тотальной смертью. И теперь для меня невозможно осмысленно направлять свою будущую жизнь, потому что я испуган жизнью в настоящем… [328].

Итак, Маслоу установил, что наибольшее препятствие к самоактуализации — это «Синдром Ионы», наиболее общей формой которого является «боязнь величия». Но откуда берется этот страх перед величием, полной реализацией способностей и самоактуализацией? Действительный ответ, по мнению Маслоу, заключается в том, что «мы просто недостаточно сильны, чтобы выдержать больше!» Самоактуализация и полнота смысла в жизни, полная открытость навстречу жизни — это слишком много для нас. Как выразился Маслоу, «это просто слишком потрясает и утомляет. Ведь так часто люди в… экстатические моменты произносят: “Это слишком!”, “Я этого не вынесу” или “Я едва не умер”… Восторг счастья невозможно испытывать слишком долго». Синдром Ионы, в своей основе — это не более чем «боязнь разорванности, потери контроля, раздробленности и дезинтеграции, даже боязнь гибели от такого переживания» [25], [263]. Так что отметьте, что страх смерти отражается как страх жизни. Это, очевидно, происходило в каких‑то незначительных формах и на всех предыдущих уровнях (в качестве кастраций этих уровней), но теперь мы впервые сталкиваемся с жизнью и смертью тотального тела — ума, и страх смерти способен подстроить все для замораживания потенциальных возможностей данного уровня, потенциалов самоактуализации и возможностей фундаментального смысла существования.

Я сожалею, что мне приходится разбирать эту экстраординарную тему в столь обобщенном виде, ибо она по — настоящему важна. Могу лишь сказать, что работа экзистенциального терапевта заключается в том, чтобы помочь человеку в противостоянии кентаврической кастрации, так чтобы он сумел обосноваться в настоящем, а затем, исходя из этой сосредоточенной в настоящем «отваги быть» смог бы начать ставить себе целью и иметь в виду свое будущее, и таким образом находить в нем смысл, самоактуализацию [64], [131], [228]. Ибо когда все эгоические инцесты начинают умирать, а эгоические замещающие удовлетворения становятся скучными — что тогда? Когда все эгоические стремления удовлетворены, а история продолжается без смысла для души? Без каких‑либо социальных, эгоических или личностных заменителей? Что же дальше? Напомню трогательные строки Т. С. Элиота:

«Что делать мне теперь? Что делать?

Выскочу, как я есть, и пойду по улице,

Повесив голову. А что нам делать завтра?

Что нам вообще делать?

Горячая ванна в десять,

И если дождь, закрытый автомобиль в четыре.

И мы сыграем в шахматы

Зажмурив настороженные глаза и ожидая стука в дверь».

Когда все эгоические влечения исчерпываются и теряют привлекательность, душа естественным образом втягивается в размышления о жизни, о самой себе и бытии, и тогда неизбежно возникает проблема смысла и само — актуализации, так что тотальное тело — ум встает перед дилеммой. Согласно экзистенциалистам, эту дилемму следует встречать лицом к лицу и проходить через нее (а не вокруг нее), с тем чтобы воскресить «образное видение своей собственной жизни, ее интенциональность и смысл». Ибо экзистенциалисты говорят нам, что смысл жизни — это то же самое, что желание жизни, а человек может собраться с духом и пожелать прожить собственную жизнь, только встретившись с собственной смертью.

Так или иначе, экзистенциалист помогает смерти «эго» и возникновению кентавра. Кентавр является новой и более высокой самостью; его Эрос — это просто интенциональность и влечение к самоактуализации. Его Танатос — просто глобальный страх смерти, но здесь самость впервые начинает сознательно и серьезно размышлять о смерти и вообще признавать ее. Кентавр не принимает — и не способен принимать — собственную смерть; но это первое само — ощущение, у которого достаточно сил, чтобы открыто встретиться со смертью и противостоять ей. И именно поэтому «неподлинная личность [тифонических и эгоических областей] испытывает тревогу не так часто и не столь остро. У такого индивида нет того живого осознания одинокой и неожиданной смерти, которое Хайдеггер считает атрибутом подлинности» [228]. И часть работы терапевта кентаврического уровня состоит в том, чтобы помогать клиенту противостоять новому страху с «отвагой быть» и находить образное видение в самой гуще этой атмосферы одинокой и неожиданной смерти.

Кроме того, есть только один путь трансценденции угрозы смерти кентавра — трансцендировать самого кентавра: дифференцироваться от него, разотождествиться с ним. А это значит, что нужно умереть для кентаврического инцеста. Как ни странно это поначалу звучит, человек должен идти за пределы «смысла своей жизни» (потому что он начинает выходить за пределы «своего»); он должен отказаться от интенциональности и «само — актуализации» (потому что надо отказаться от «самости»); отбросить самоавтономность (потому что скоро «не я, но Христос» будет мотивировать сознание).