В таком положении были осада и защита, когда секреты стали доносить, что к осадным батареям каждую ночь подвозятся орудия и снаряды; перебежчики говорили, что союзники готовятся произвести штурм и стягивают свои силы к Севастополю, вокруг которого они успели собрать 173 тысячи человек. Столь значительному числу неприятеля могли оказать сопротивление только 43 тысячи человек пехоты, находившихся на Южной стороне города, на защите укреплений оборонительной линии, и около 11 тысяч человек прислуги, действовавшей при орудиях.

В ожидании штурма было сделано новое расположение войскам, причем для большего удобства обороны левого фланга 4-е отделение оборонительной линии было разделено на две части: начальником первой остался капитан 1 ранга Юрковский, а начальником вновь образованного 5-го отделения назначен капитан 1 ранга Перелешин 2-й. В состав 5-го отделения вошли 1-й и 2-й бастионы с прилегавшими к ним укреплениями.

На оборонительной линии войска были расположены: на Городской, или правой, стороне 41 батальон пехоты с 6 полевыми орудиями и на Корабельной, или левой, стороне 35 батальонов с 18 полевыми орудиями. В случае штурма приказано было: по пробитии тревоги раненых не подбирать до окончания дела; всем нестроевым и людям, находящимся на работе, оставлять свои занятия и спешить на назначенные им места; гарнизонам бастионов и укреплений не отступать и драться до последней крайности; никому не кричать «Ура!», встречать наступающих штыками и после отбития штурма не преследовать неприятеля, а провожать его только ружейным и артиллерийским огнем.

В 3.30 утра 5 июня союзники открыли четвертое бомбардирование Севастополя, и в особенности Корабельной стороны и левой половины 4-го бастиона. Вместе с тем они действовали усиленным огнем против батарей Северной стороны города и по флоту, стоявшему на рейде.

В продолжение двух часов неприятель стрелял залпами, наши батареи отвечали самым учащенным огнем.

Стояла тихая погода. Дым от выстрелов скоро задернул всю местность столь густой завесой, что ни прицеливать орудий, ни видеть что-нибудь в нескольких шагах было невозможно. Вырвавшись из дула, пороховой дым долго клубился над орудием, или поднимался из мортиры правильным кольцом, или, наконец, струился длинной змейкой, указывая путь пролетевшей ракеты. В высоте, как белые пятна, на голубом небе виднелись клубки дыма от лопавшихся бомб, под ногами фонтаном брызгала земля, взметенная ядром, а в густой стене порохового дыма блистали огненные языки выстрелов.

После нескольких минут стрельбы над Севастополем стоял густой непроницаемый мрак дыма. Отдельного звука выстрелов уже не было слышно: все слилось в один оглушающий треск. Воздух был до того сгущен, что становилось трудно дышать. Испуганные птицы метались в разбитые окна домов, под крышами которых искали спасения.

Под градом снарядов самого большого калибра спешили наши батальоны занять заранее указанные им места, чтобы поспеть вовремя, если бы неприятель бросился на штурм.

Среди оглушительного рева выстрелов на колокольне Владимирской церкви раздавался благовест колоколов, призывавших к заутрене.

С восходом солнца легкий ветерок рассеял дым и канонада загремела с еще большей силой, французы по-прежнему стреляли залпами. Малахов курган был главнейшей целью, в которую направлялась большая часть их выстрелов. На всей Корабельной стороне не было живого места, куда бы не падали снаряды. Маленькие домики, ярко освещенные восходящим солнцем, и избитые выстрелами здания Александровских казарм, обнажившиеся от дымной пелены, представляли собой во многих местах одни развалины. Целые тучи бомб, ракет, каленых ядер падали в слободке, близ морского госпиталя в Екатерининской улице, на Театральной и Николаевской площадях. Но везде, где падали снаряды, не заметно никакой суеты, все идет своим чередом, каждый делает свое дело, не обращая внимания на выстрелы. «По-прежнему, – пишет г. Алабин, – войска стоят в местах, несколько укрытых от неприятельских выстрелов. Солдаты по большей части спят, другие перебирают свою одежду, чинят белье, обувь; некоторые заряжают или разряжают ружье, курят, едят свою неизменную кашу. С мерными условными возгласами тянут матросы и солдаты пушку в обмен подбитой на батарее. С той же беспечностью ходят офицеры и солдаты, с какой ходили вчера и третьего дня, ездят верхом с приказаниями; два солдата несут на палке, в мешке, только что принятое мясо, в ротных котелках тащат еще кипящую кашу; артиллерийские лошади везут на дрогах бочку воды; тянется несколько полуфурков с пирамидой туров; матросы и солдаты расчищают под штуцерным огнем засыпанную амбразуру бастиона, только работая несколько живее обыкновенного; множество солдат купаются у Пересыпки, несмотря на снаряды, ложащиеся вокруг них; тянется похоронная церемония… Словом, на Корабельной все идет обычным чередом; только нигде не видишь жителей: все скрылось куда могло; еще необыкновенно часто появляются в различных местах кровавые носилки с печальной ношей, да потрясают душу эти ужасные, гремящие вокруг звуки, этот грозный рев беспрестанно падающих и беспрестанно разрывающихся снарядов».

Бастионы и батареи, в особенности левого фланга, были засыпаны бомбами и ядрами. Огромная убыль в людях заставила прекратить все работы, оставить только самые необходимые резервы и небольшие команды рабочих для расчистки амбразур, починки платформ и исправления насыпей на пороховых погребах.

Весь день канонада не прекращалась: она то несколько уменьшалась, то закипала с новой яростью. Около 10 часов утра у нас было израсходовано значительное число зарядов и потому ввиду недостатка пороха приказано было ослабить огонь и стрелять как можно реже. Воспользовавшись этим, неприятель сыпал свои снаряды все чаще и чаще и около 2 часов пополудни начал бомбардирование Городской стороны, направляя огонь преимущественно на 4-й, 5-й и 6-й бастионы.

К вечеру следы бомбардирования были слишком заметны как на нашей оборонительной линии, так и в неприятельских батареях. Наиболее других пострадали Малахов курган, 2-й и 3-й бастионы, почти половина амбразур были завалены, многие орудия подбиты, блиндажи разрушены, пороховые погреба взорваны. Осадные батареи неприятеля потерпели не меньший, если не больший, вред от сосредоточенных наших выстрелов, многие из батарей осаждающего принуждены были прекратить стрельбу и отказаться от состязания…

В течение дня на перевязочные пункты было доставлено 1600 человек раненых, не считая убитых. Последних складывали прямо на баркасы и отвозили на Северную сторону города. В этот день мы лишились многих славных защитников, и в числе их капитана 1 ранга Юрковского.

Когда Юрковский был ранен, то один из офицеров прискакал к Нахимову, находившемуся с князем Васильчиковым, генералом Тотлебеном и полковником Меньковым на городском телеграфе. Доложив адмиралу, что храброму капитану Юрковскому оторвало ногу, он просил доктора.

– Доктора! – проговорил Нахимов. – Просят доктора, слышите ли вы? Доктора-с! А у меня переплетчик убит.

Взял Нахимов костыль и побрел искать доктора. Немногое сказал он, но многое сказалось в его словах. Переплетчик жил с семьей в сводчатом нижнем строении – и бомба порешила его. Если под такими сводами небезопасен человек, то где же искать доктора для каждого из стоявших на бастионах и батареях, где число раненых доходило до огромных размеров.