хитростью и то не понимает, каким это образом вы собираетесь перехитрить вождя. И вообще, устоит ли хитрость всех хитрецов в мире против метко брошенного томагавка?

— Устоит, Сэм, обязательно устоит!

— Как?

— Увидите, а скорее — не увидите. Пока. И верьте мне — все кончится хорошо.

— Вы так говорите, чтобы успокоить нас.

— Ничего подобного! У меня великолепный план.

— Вы придумали план? Только этого не хватало! План может быть один плыть на ту сторону. Все равно Инчу-Чуна достанет вас томагавком.

— Не достанет! Следите за мной внимательно — если я утону, мы будем спасены.

— Он утонет… а мы будем спасены! Сэр, у вас предсмертный бред!

— Я знаю, что делать. Запомните: я тону, и все кончается хорошо.

Последние слова я произнес скороговоркой, потому что к нам приближались вожди. Инчу-Чуна сказал:

— Сейчас мы снимем путы с Шеттерхэнда, но пусть он не вздумает бежать. Все равно его схватят мои воины.

— И не подумаю! — ответил я. — Друзей не бросают в трудную минуту.

Индейцы развязали мне руки, я расправил плечи, проверяя упругость мышц, и сказал:

— Для меня большая честь соревноваться в плавании не на жизнь, а на смерть со знаменитым вождем апачей, но ему это не делает чести.

— Почему?

— Я не достоин быть его противником. Иногда я купался в реке и даже держался на воде, но сомневаюсь, что смогу переплыть столь широкую и глубокую реку.

— Это нехорошо! Я и Виннету — лучшие пловцы племени. Чего стоит победа над плохим пловцом?

— К тому же ты вооружен, а я нет. Итак, я приговорен к смерти, и товарищи мои тоже. Но все-таки скажи, как будет проходить наш поединок. Кто первым войдет в воду?

— Ты.

— А ты за мной?

— Да.

— А когда ты нападешь на меня?

— Когда захочу! — ответил Инчу-Чуна с гордой и презрительной улыбкой мастера, которого заставляют иметь дело с невеждой.

— Значит, это может произойти в воде?

— Да.

Я притворялся все более испуганным и расспрашивал дальше:

— Значит, ты можешь убить меня, а я тебя нет?

На лице Инчу-Чуны проступило такое презрение, что я легко отгадал ответ на мой вопрос: «Жалкий червяк, об этом и не мечтай! Лишь страх продиктовал тебе такой вопрос». Вслух он сказал:

— Нам предстоит честный поединок. Ты можешь убить меня, только тогда ты сможешь добраться до цели.

— А что мне угрожает в случае твоей смерти?

— Ничего. Если я убью тебя, ты не доберешься до кедра и твои товарищи погибнут, а если ты убьешь меня — дойдешь до кедра и вы все станете свободными. Пойдем!

Вождь отвернулся, а я стал снимать куртку и обувь, вынул все из карманов и сложил рядом с Сэмом. Все это время Сэм причитал:

— Что же это делается? На что они обрекают вас! Если бы вы могли видеть свое лицо, сэр! И слышать свой жалкий, дрожащий голос! Я страшно за вас волнуюсь! И за нас тоже!

Апачи стояли рядом, и я не мог объяснить другу, почему у меня такое лицо и жалкий голос. Но сам-то я прекрасно знал, откуда в моем голосе плачущие нотки. И если Сэм попался на мою удочку, я надеялся поймать на нее и Инчу-Чуну.

— Еще один вопрос, — обратился я к нему. — Если я выиграю, вы вернете все мои вещи?

Он разразился коротким раздраженным смехом, ибо считал мой вопрос бессмысленным, и ответил:

— Да.

— Все?

— Все.

— И лошадей, и ружья?

На этот раз Инчу-Чуна прикрикнул на меня:

— Все — я сказал! У тебя нет ушей? Когда-то жаба хотела соревноваться с орлом и спрашивала, что он ей даст в случае ее победы. Если ты плаваешь так же плохо, как говоришь и думаешь о нас, мне стыдно, что я не дал тебе в противники старую скво!

Мы шли в сторону берега, а за нами ровным полукругом двигались индейцы. Проходя мимо Ншо-Чи, я поймал ее взгляд — она навсегда прощалась со мной. Индейцы расселись на берегу, чтобы со всеми удобствами наслаждаться зрелищем.

Испытание предстояло серьезное. Поплыву ли я по прямой или зигзагом, томагавк вождя настигнет меня. Оставался единственно возможный путь спасения: нырять, а в этом виде спорта я отнюдь не был новичком. Если Инчу-Чуна в самом деле поверил, что пловец я никудышный…

Идя к реке, я лихорадочно обдумывал тактику своего поведения. Просто нырнуть — не спасение, надо же время от времени появляться на поверхности воды, чтобы вдохнуть воздух. Если же я вынырну, индейцы увидят меня. Как заставить их поверить, что я утонул? И тут, подойдя вплотную к реке и окинув ее внимательным взглядом, я понял, что сама природа пришла ко мне на помощь.

Как я уже говорил, у самой реки тянулась пустынная песчаная отмель. Шагов через сто вверх по течению она подходила к лесу, еще дальше река образовывала излучину и терялась из виду. Вниз же песчаная отмель тянулась шагов на четыреста.

Итак, я бросаюсь в воду, плыву, ныряю и тону. Естественно, мое тело всплывает где-то ниже по течению реки. Туда и кинутся его искать. Значит, чтобы спастись, мне надо плыть вверх по течению. Незаметно взглянув туда, я увидел, что в одном месте река подмыла берег, так что он нависал над водой. Там можно будет спрятаться. Рядом я заметил еще одно место, где можно будет передохнуть — река нанесла туда множество стволов и веток, которые образовали здесь сплошной завал. Но сейчас я должен был разыграть комедию.

Инчу-Чуна разделся, оставаясь в легких индейских штанах, за пояс засунул томагавк и сказал:

— Можно начинать. Прыгай в воду!

— Можно я сначала проверю глубину? — робко спросил я.

Лицо индейца выражало безграничное презрение. Он приказал дать мне копье. Я сунул древко в воду и, к своему счастью, убедился, что здесь достаточно глубоко. Все еще изображая испуг, я присел на корточки, набрал пригоршню воды и стал обмывать лицо и грудь, словно боялся апоплексического удара в холодной воде. Оскорбительные выкрики и гул презрения свидетельствовали о том, что моя цель достигнута. Сэм Хокенс кричал мне:

— Господи, да идите же сюда, сэр! Я не могу этого видеть! Пусть нас мучают! Лучше умереть, чем видеть такое!

Вдруг я вспомнил о Ншо-Чи. Что она подумает обо мне? Я обернулся и посмотрел назад. Тангуа был само злорадство. У Виннету верхняя губа приподнялась вверх, обнажив зубы: он был вне себя от того, что проявил ко мне сочувствие. Сестра его опустила глаза и вообще не смотрела на меня.

— Я готов! — крикнул Инчу-Чуна. — Почему