Вновь повторилась сцена общего восторга. Поскольку я теперь не размахивала дубиной, лбом в землю больше никто не падал, но практически все — мужчины, женщины, дети — кричали, пели и приплясывали вокруг носилок. Среди выкриков я вновь несколько раз различила слово «эййа» и решила, что это, должно быть, местное приветствие.

— Эййа! — крикнула я в ответ, вызвав новую бурю радости. Туземцы свистели и улюлюкали, а некоторые от избытка чувств отбивали быструю дробь ладонями по голым животам и ляжкам. Смотреть на это было ужасно смешно, и я чуть не свалилась с носилок.

Однако всеобщее ликование нарушила тощая длинноволосая старуха в ожерелье из причудливой формы корешков на морщинистой шее — она что-то кричала визгливым голосом, который мне сразу не понравился. Перехватив мой недовольный взгляд, она почтительно мне поклонилась, однако тут же снова принялась кричать на своих соплеменников, указывая коротким кривым черным ножом на заходящее солнце.

Наконец ей удалось привлечь общее внимание. Раскрашенный предводитель отряда что-то скомандовал, и толпа вместе с носильщиками двинулась к дереву.

Я догадалась, что им важно завершить свое мероприятие до заката и что я тоже приглашена участвовать. Главным моим чувством было любопытство, но все-таки зашевелилось и беспокойство: нож в руке старухи мне не понравился. Могло ли быть так, что вся буря эмоций, принятая мною за восторг, на самом деле выражала гнев и злобу? Нет, определенно нет. Как бы сильно ни отличались дикари от ранайцев, улыбки и смех у всех народов одинаковы. Да, но, может быть, они радовались не мне, а возможности расправиться со мной?

Я вспомнила задранные к небу зады нашедшего меня отряда. На приготовление к расправе это никак не походило. И все же, чтобы окончательно увериться, я властно скомандовала:

— Стойте!

Они, конечно, не поняли слова, но, должно быть, по моему решительному тону и сдвинутым бровям догадались о его смысле. Носильщики и остальная процессия остановились. Десятки глаз смотрели на меня выжидательно. Да, они повиновались мне. «Как видно, истории о свирепости северных дикарей сильно преувеличены, — подумала я. — По крайней мере, в отношении некоторых племен. Которые чувствуют превосходство нашей цивилизации и почитают за счастье служить нам». Ладно, не будем мешать их обычаям.

— Вперед! — разрешила я, делая взмах рукой. Процессия вновь тронулась, и, кажется, на многих лицах мелькнуло выражение облегчения.

Шествие приблизилось к цели; туземцы встали вокруг дерева в несколько рядов. Старуха с ножом и двое молодых воинов с чем-то вроде глиняного таза шагнули под сень ветвей. Головы зрителей находились примерно на уровне края лиственного купола, так что они могли заглянуть под крону, я же с высоты носилок не видела за густой листвой происходящего. Так что я без долгих раздумий перекинула ногу через перекрестье и, не дожидаясь, пока меня опустят со всей почтительностью, спрыгнула на землю.

Ближайшие туземцы обернулись, поспешно расступились, пропуская меня под крону. Сами они входить туда не хотели или не осмеливались.

Я шагнула вперед и едва не уткнулась лицом в перевернутую мертвую голову гантруса.

Они все были там — приплывшие на лодке. Я видела только шестерых, но остальных, очевидно, скрывал от меня ствол. Они висели, скрученные лианами и привязанные за ноги к ветвям дерева. И на шее у каждого из них багровел страшный отверстый рот с тянувшимися к подбородку кровавыми подтеками.

Впрочем, все еще не у каждого. Пока я в полном ступоре созерцала это зрелище, старуха шагнула к молодому матросу, который был еще жив и смотрел выпученными от ужаса и прилива крови глазами, ухватила его голову за свисавшие волосы, оттянула ее назад и ловко, одним движением перерезала горло от уха до уха. Из раны с коротким булькающим хрипом вырвался воздух, и тут же в подставленный воинами таз хлынула кровь. Из-за перевернутого положения тела она вытекала быстро. Тяжелый железистый запах мешался с ароматом листвы.

— Они вас слушают? Ведь правда? Слушают?

Голос вывел меня из ступора. Я не сразу узнала Каайле из-за того, что он был в перевернутом положении. Зато он не только узнал меня, но и сообразил, что я — не очередная жертва, доставленная на заклание. Меж тем старуха с ножом уже направлялась к нему.

— Остановите их! Вы же можете!

Я смотрела на него. На аньйо, который стрелял в меня только за то, что я родилась с крыльями, а он нет. И он понял, что означает для него этот взгляд.

— Пожалуйста! Не время сводить счеты! Мы же цивилизованные аньйо, неужели вы позволите этой дикарке…

Дикарка взяла его за волосы.

— Я умоляю вас! Ради всего святого!

Я демонстративно скрестила руки на груди.

— Ты ответишь за это! — В последний момент он решил сменить тон. — У меня важная мис…

Нож не дал ему договорить. Кровь с журчанием словно вода полилась в таз.

Каайле был последним. Старуха опустила свое оружие и обернулась ко мне, словно спрашивая моего одобрения. Я не подала ей никакого знака и медленно обошла дерево. Всего жертв оказалось одиннадцать, у всех было перерезано горло, но некоторые, видимо, умерли раньше — у четверых были раны на груди; как видно, это были те, что успели оказать сопротивление во время нападения туземцев. Вряд ли вся кровь, которую я видела на поляне, могла быть кровью четырех аньйо — значит, аборигены тоже понесли потери.

Зрелище, конечно, было не слишком эстетичным, но желания хлопнуться в обморок, как полагается приличной барышне в такой ситуации, у меня не возникало. Не потому даже, что мне уже приходилось убивать самой — аккуратные дырочки от шпаги несравнимы с подобными ранами. Но и по части подобных сцен кой-какой опыт уже имелся — начиная с того дня, когда я видела отчима за работой, и заканчивая головой матроса, разлетевшейся от выстрела капитана прямо перед моим лицом. А когда я увидела висевшего вверх ногами ремесленника, того самого, так и вовсе испытала всплеск радости. Все-таки справедливость время от времени торжествует! Жуткая смерть остальных у меня восторга не вызвала, но и сожаления тоже. Я помнила, какими глазами они на меня смотрели; возможно, среди них были и те, кто пытался линчевать меня перед началом шторма. На корабле единственным аньйо, которому я симпатизировала, был капитан, но он, очевидно, утонул вместе со своим судном.

Обогнув дерево, я вышла из-под кроны. Некоторые аборигены смотрели на меня встревоженно, ожидая моей реакции. Но я, честно говоря, просто растерялась и не знала, как реагировать. Если бы мне хотя бы был знаком их язык… Мое молчание было, похоже, принято за одобрение, на лицах снова замелькали улыбки.

Меж тем ритуал, оказывается, не закончился. Несколько воинов длинными копьями перерубили веревки, и трупы попадали на землю. Я услышала, как хрустнули, ломаясь, шейные позвонки. Тем временем другие туземцы толпой двинулись к западной окраине деревни. Не зная, что предпринять, я пошла следом за ними. Носилки мне на этот раз не предложили, да это было и к лучшему — передвигаться на чужих плечах все время было бы не слишком удобно.