Эл Ви, мой менеджер, хотел меня навестить, а я велел ему проваливать. Я винил его в авиакатастрофе, потому что это он нашел нам тот самолет, – я сказал, что ненавижу его и что это он виноват в гибели Че и Криса.

ЛОУРЕНС «ЭЛ ВИ» ВАВРА (менеджер)

Трэвис два месяца со мной не разговаривал. Он не отвечал мне, и я не мог его навещать. Думаю, он злился на меня за то, что я, его менеджер, позволил ему сесть в этот самолет, но мы никогда об этом не говорили. Мне было тяжело, но учитывая, через что пришлось пройти Трэвису, мои чувства не так уж важны.

Я не ел больничную еду (особенно мясо), потому что она была отвратительна. Я отдавал ее Скинхеду Робу и говорил: «Чувак, выброси это, пожалуйста. Это невозможно есть». Врачи видели, что я худею, из-за чего мне было трудно поправляться. Я и до этого был тощим: когда я лег в больницу, весил всего 59 кг. Мне сказали: «Слушай, раз ты не ешь, мы вставим тебе в горло трубку и будем кормить через нее». После этого я стал послушнее. Каждый день я съедал два шоколадных смузи «Робекс» с арахисовым маслом и впервые с самого детства стал есть мясо. Был один медбрат-испанец, с которым мы подружились: он знал, что большая часть белковых продуктов мне не нравится. Поэтому он готовил для меня дома вяленую говядину и приносил в пакетах, а еще давал много питательных напитков. Вяленая говядина была единственной пищей, которая казалась мне вкусной. Врачи хотели, чтобы я наедал 5800 килокалорий в день. При выписке я весил уже 72 кг, и впервые в жизни у меня появился живот.

После аварии мне сделали двадцать шесть операций – почти все в Лос-Анджелесе. По крайней мере на двенадцати операциях я приходил в сознание – мое тело так привыкло к обезболивающим, которыми я злоупотреблял до аварии, что анастезия не действовала. Я всё чувствовал. Я просыпался и кричал, угрожая врачам и пытаясь их ударить. Помимо ожогов, я еще в трех местах сломал спину, но тогда никто этого не знал: я говорил врачам, что не могу сидеть и мне больно. А они отвечали: «А чего ты ожидал? Ты попал в авиакатастрофу».

Мне со спины сняли всю кожу и трансплантировали ее на ноги. Поэтому в какой-то момент я лежал без кожи на спине – одни голые мышцы. Потом мне поставили аллотрансплантаты: кожу трупа прикрепили скобами к спине. Когда я икал, чувствовал, как скобы вонзаются в спину: как-то раз я икал целые сутки и каждые несколько секунд ощущал во рту вкус реактивного топлива. Чтобы кожа трупа не пересыхала, меня поливали водой из шланга, и я лежал весь мокрый, замерзший, с температурой. Мое постельное белье клали в сушилку, иногда каждый час, и тогда мне несколько минут было тепло – это были самые близкие к приятным ощущения, помимо тех, когда ко мне приходили дети.

Обезболивающие не помогали, и после операций мне было так больно, что я каждые тридцать секунд нажимал на кнопку подачи морфина. Пришла расплата за злоупотребление таблетками – у меня было настолько сильное привыкание к болеутоляющим, что теперь ничего не помогало. Я так разозлился на врача, который отвечал за лекарства, что однажды вечером я напал на него и попытался ударить. А потом я набросился на одну из медсестер, которая не могла мне помочь. Мне сказали, что меня выгонят из больницы из-за моего поведения.

Я сказал: «Вы неправильно выписываете мне лекарства – мне постоянно больно и я просыпаюсь на операциях».

В конце концов я поменял врача на доктора Питера Гроссмана. Он был крепким парнем. Он сказал: «Мы найдем тебе нужные лекарства, но тебе придется потерпеть». Мы во всём разобрались.

ДОКТОР ПИТЕР ГРОССМАН (директор ожогового центра Гроссмана)

Когда Трэвис приехал, я пошел встречать его, решив, что стану великим успокоителем. Я вошел в кабинет гидротерапии со своим ассистентом Куртом Ричардсом, чтобы представиться. Установить взаимопонимание было очень трудно: думаю, он видел во мне очередного придурка-врача, который будет командовать, что ему делать. Я попытался обуздать свое эго и войти в его положение: он пережил не только ожоги, но и кошмар авиакатастрофы и гибель друзей.

У нас бывали случаи с осложнениями, когда людям приходилось ампутировать ноги. Думаю, Трэвис не подвергался риску ампутации, потому что молод и у него довольно хорошая циркуляция крови. Но он был очень близок к значительному функциональному нарушению. У него были очень глубокие ожоги на большой поверхности тела. Нужна была не просто косметическая операция – он пережил травмы, угрожающие жизни. При ожогах обожженные ткани мертвеют, и в них разводятся бактерии. Они размножаются, колонизируются и проникают внутрь организма, из-за этого начинают отключаться целые системы органов.

Я сообщил Трэвису, что нам нужно отправиться в операционную и удалить нездоровые ткани. Такая операция называется «тангенциальное иссечение»: по сути, мы срезали нежизнеспособную ткань большим лезвием на палочке. Нужно снимать слой за слоем, пока не начнет проступать кровь. Цель – добраться до кровеносных сосудов, но потом начинаются кровопотеря и угрожающая жизни анемия.

Я объяснил, что нам, вероятно, придется делать это поэтапно и наложить временную кожу с трупа, пока мы не увидим, какую кожу нужно пересаживать, а какую нет. Таков был план, только каждую ночь мне звонила старшая медсестра и сообщала, что пациент кричит и вопит, обзывая медсестру «сукой», а врача «гребаным придурком». Некоторые медсестры не хотели ухаживать за ним из-за того, что он постоянно их оскорблял.

Я пришел в отделение «Скорой помощи» как раз в тот момент, когда Трэвису должны были сделать общий наркоз, так что его жизнь находилась в руках анестезиолога, а он орал: «Этот парень – урод!» Как в сцене со Спиколи из фильма «Беспечные времена в «Риджмонт Хай».

Я подумал: что, черт побери, не так с этим парнем? А вслух произнес: «Чувак, он усыпит тебя через две минуты. Пора немного расслабиться».

Пока я лечился, я был совершенно другим человеком – ужасным, невыносимым. Я прошел через ад и принимал тонну лекарств. Я пережил свой самый страшный кошмар, а потом еще несколько месяцев не мог спать, потому что он снился мне снова и снова. Я был жив, но то, что творилось у меня в голове, меня по-прежнему травмировало. Я хотел покончить с собой и сейчас удивляюсь, как этому парню – тому, которым я был в больнице, – удалось выжить.

Мне потребовалось серьезное переливание крови – оно заняло сутки. И мне было плохо, потому что доктор Гроссман уехал из города на пару недель, а другим врачам я не доверял: одному из них я как раз пытался врезать. Я сказал Шэнне, что волнуюсь и хочу, чтобы она осталась со мной, и она согласилась.

Мой приятель Джеймс решил оказать мне услугу: зная, что я потерял в авиакатастрофе свой компьютер, купил мне новый и всё восстановил. Он был хорошо технически подкован и знал все мои пароли, поэтому сделал всё, чтобы мне было удобно им пользоваться. Он принес его мне в больницу, но мне не удавалось сидеть за ним подолгу. Сразу после операции мне делали это переливание, поэтому я был почти без сознания. Иногда я спал по двадцать часов подряд.

Пока я спал, Шэнна залезла в мой ноутбук, где были открыты все почтовые аккаунты. Она увидела все мои электронные письма за последние три или четыре года, в том числе сообщения примерно от тринадцати разных девушек, с которыми я встречался за последний год. Мы с ней то сходились, то расходились, но это не значит, что она хотела об этом знать. Когда мы расставались, каждый жил своей собственной жизнью, но я никогда не рассказывал ей ничего вроде: «Слушай, я трахаю вот эту девушку и еще ту», – и тому подобного. Она мать моих детей, поэтому я старался вести себя с ней как ни в чем не бывало на случай, если снова сойдемся.