борьбы даже при смене направления ветра. Естественно, то, что по планам предводителя должно было случиться только в 7 часов вечера, произошло в полдень, то есть спустя всего лишь немногим более двух часов после нашего выхода. Мы остановились, решив, что продолжать маршрут в условиях разбушевавшейся метели небезопасно. Вовремя вспомнив, что самыми разумными аргументами полярных путешественников в споре со стихией были, есть и будут терпение и выдержка, мы начали разбивать лагерь. Но, как вы уже успели, наверное, догадаться, только после того, как наши всепогодные, бесстрашные мастера документального кино вдосталь насытили свои объективы и микрофоны воем ветра, заиндевелыми, до неузнаваемости изменившимися лицами путешественников, залепленными снегом собачьими мордами, громогласными, пытающимися перекричать шум ветра дискуссиями актеров о том, где и каким образом ставить палатки, словом – всеми теми сюжетами и событиями, которые случаются, когда Ее Высочество Гренландия не в духе, и без которых сам фильм о гренландской экспедиции выглядел бы красивым отчетом о лыжной прогулке.

Первыми после съемок пришли в себя мы с Джефом. Не мешкая более и не обращая внимания на происходящее вокруг неистовство погоды и азарт киношников, мы развернули упряжки по ветру, распрягли собак и развели их по свои местам вдоль растянутых поперек направления ветра доглайнов. Собаки, прежде чем улечься, пытались освободиться от набившегося глубоко в их шерсть снега, но, несмотря на энергичное и сильное потряхивание всем телом, им это сделать не удавалось – слишком плотным был покрывавший их снежный панцирь. Потоптавшись на месте, они в конце концов укладывались, свернувшись калачиком, подставив ветру спины и накрыв хвостами носы. Стремительно летящий снег буквально на глазах заносил разноцветные мохнатые бугорки их спин, словно пытаясь сгладить возникшую было пестроту на фоне окружающего нас белого пейзажа.

Конструкция пирамидальной палатки, а именно в ней помещалось на начальном этапе экспедиции мое соединенное с Джефом королевство, имела одно неоспоримое преимущество перед конструкциями всех остальных имевшихся в нашем распоряжении палаток, будь то шатровая палатка французов или туннельная, в которой размещались в длину наши предводители Стигер и Этьенн: ее было сравнительно просто устанавливать в условиях непогоды и особенно сильного ветра. Пожалуй, впервые за время нашего путешествия это преимущество было востребовано в полной мере. Прижав к себе крепко, как мать прижимает дитя в минуты опасности, нашу спасительницу, мы с Джефом, инстинктивно развернувшись спиной к ветру и отойдя, как нам показалось, метра на три в подветренную от нарт сторону, чтобы снежный шлейф от палатки не превратил наши нарты в предмет археологических раскопок, стали ее устанавливать. Устанавливал, собственно, ветер, наша же задача сводилась к тому, чтобы направить его рвущуюся через край энергию в нужном нам направлении. Для этого мы прижали палатку к снегу, развернув вершину пирамиды в сторону ветра, а затем стали осторожно ее приподнимать, держа в двух парах рук две пары ее гнущихся под порывами алюминиевых ног. Нетрудно догадаться, что палатка вскочила на ноги значительно резвее, чем нам бы хотелось, и нашей задачей стало уже удержание ее в более или менее вертикальном положении до тех пор, пока не будут укреплены оттяжки с наветренной стороны. Этим и занялся Джеф, а я всем своим весом на давал палатке опрокинуться. После укрепления оттяжек можно было немного отдышаться и оглядеться.

Классическая форма нашей пирамиды не выдержала испытания ветром и напоминала, скорее, конус неправильной формы, причем обращенная к ветру сторона его была выполнена в духе самых кошмарных эпюр из начертательной геометрии: нечто вроде сопряжения цилиндра и конуса; при этом неимоверных размеров цилиндр направленный под углом к образующей маленького несчастного конуса, так неистово с ним сопрягался, что в скором времени мог поглотить его целиком. Проверив надежность оттяжек, мы еще раз внимательно осмотрели наш оранжевый шатер и, к своему прискорбию, обнаружили, выражаясь литературным языком, два отверстия неправильной формы, или, точнее, как и записано в моем дневнике, две дыры в наружном чехле палатки, естественно, с наветренной стороны. К счастью, дырки были небольшими, что нас слегка успокоило и окончательно утвердило Джефа в его первоначальном намерении проникнуть в палатку со стороны официального входа через длинный рукав, предусмотрительно сориентированный нами в противоположную от ветра сторону. Ради Бога, не подумайте, что Джеф укрылся в палатке, испугавшись непогоды, – отнюдь, у него сегодня были гораздо более веские причины для этого: он был дежурным и отвечал за кухню, а как вы смогли догадаться, приближалось время обеда, и впервые за время нашего путешествия у нас был шанс пообедать в палатке, пусть даже сотрясаемой ветром. Чтобы не мешать Джефу священнодействовать у плиты, что в условиях нашей скромной кухни было возможно только в единственном числе, я отправился посмотреть, как идут дела у остальных. Видимость была отвратительной, но не это стало причиной того, что я не обнаружил рядом ни одной стоящей палатки, за исключением, разумеется, нашей собственной. Это открытие меня несколько обеспокоило: ведь прошло никак не менее 40–50 минут с тех пор, как мы, остановившись, решили разбить лагерь. В любом случае этого времени было вполне достаточно, чтобы поставить палатку. Единственным реальным объяснением происходящего могло быть только одно: никто еще свои палатки не ставил! «Чем же они занимались все это время, черт побери», – подумал я, и практически тут же получил ответ на свой вопрос, вырулив на Кейзо. То, чем он занимался, здорово меня озадачило и по своей перспективности в сложившейся ситуации не уступало хрестоматийному «писанию против ветра». Повернувшись спиной к ветру и отчаянно орудуя лопатой, Кейзо рыл яму(!), причем размеры и глубина этой ямы, как мне показалось после минутного наблюдения за процессом, уже достигли состояния динамического равновесия с разбушевавшейся снежной стихией. Несмотря на это с истинно восточной целеустремленностью Кейзо продолжал свое безнадежное дело, внимая, очевидно, какому-то внутреннему голосу, мягко, но настойчиво, как Паниковский Балаганову, говорившему ему: «Копайте, Кейзо, копайте!» «Что ты делаешь?» – стараясь перекричать ветер, проорал я, наклонившись к самой голове согнутого дугой несчастного. «Игл…о…о…у», – как будто подпевая ветру, прокричал Кейзо. «А как насчет палатки? Это гораздо про…ще…», – в тон ему провыл я. «Не могу сделать это в оди…но…чку…», – продолжая орудовать лопатой, пропел Кейзо.

Я оглянулся в поисках Пэра – напарника Кейзо по палатке. Пэр появился из снежной пелены откуда-то сбоку. Его сияющее лицо и торчащие в разные стороны, как будто находящиеся в последней стадии возбуждения, длиннофокусные объективы его многочисленных фотокамер – все говорило о том, что наш фотограф наконец-то обрел достойный, по его мнению, объект для съемки, а все остальное, происходящее