Деятели вроде Уильяма Петти и Джона Граунта разработали первые формы социальной науки, представляя общество подобием человеческого тела, где деньги и товары циркулируют подобно крови. Целью изучения «политической анатомии» стал поиск «лекарств», необходимых для поддержания данного тела в добром здравии. Адаптируя ту же метафору, мы можем заключить, что Хайек видел в рынках нервную систему общества, информационную сеть невероятной сложности и скорости, основой гениальности которой является ее распределенная натура. Чем искать информацию об этой системе знаний, с целью управлять ей, лучше просто признать, какой чудесный источник оперативных данных та собой представляет.

Когда рынок берет ответственность за знание на себя, задачей человека остается лишь делать предпочтения и следовать им. Нет необходимости обосновывать их рационально или объективно. С точки зрения Хайека, предпочтения определяются «эмоциями и порывами», а с различиями между «плохими» и «хорошими» решениями, «верными» и «неверными» мнениями рынок разберется сам[179]. В обществе, построенном по такому принципу, все превращается в пиар-борьбу, где правительства и корпорации манипулируют своим имиджем с целью заслужить симпатию инвесторов и потребителей. Нет никаких фактов, только тренды и ощущения. Подобно военачальникам, отдельным банкирам приходится учитывать влияние своих заявлений и решений на общественное мнение, взвешивая каждое озвучиваемое слово на предмет того, как его воспримут рынки. Политики и корпоративные руководители вынуждены прилагать огромные усилия, чтобы не «оговорить» свои акции или валюту и поддерживать «уверенность» в будущем. Реальность существует в глазах инвестора, кредитора или покупателя. «Рыночная разведка» подразумевает предвидение того, какое желание или настроение следующим получит распространение.

Начиная с 1970-х годов банки стали разрабатывать комплексные математические модели для вычисления рисков, связанных с возможными исходами в будущем, которые позволяли переводить абстрактные риски – такие, как плохая погода, неурожай или падение курса валют, – в продукт, что можно было бы купить или продать на открытом рынке. Эти «деривативы» – еще один пример, как рынки подрывают авторитет экспертов. Экономисты и математики, разрабатывающие подобные инструменты, не претендуют на знание того, что есть или что в итоге будет, а лишь рассчитывают математическую вероятность того, что может быть, дабы потом заработать на этом словно в тотализаторе. Для некоторых случаев, например, мало зарабатывающий американец задолжает по ипотеке, нет необходимости знать больше. Естественно, это также налагает пугающе большую ответственность на всякого, кто берется делать вычисления относительно данного риска. Экономические выгоды тех институтов и специалистов, что конструируют и продают подобные страховые продукты, слабо поддаются исчислению. Разительное откровение заключается в том, насколько больше можно заработать денег на том, чего узнать нельзя, а именно будущее, чем на том, что можно.

Жить в обществе свободного рынка, порожденном потрясениями 1970-х и существующем поныне, значит жить в состоянии постоянной готовности реагировать и адаптироваться. Круглосуточные новостные каналы в прямом эфире отображают отчеты финансовых рынков. Компании нанимают футуристов, предсказателей трендов и обозревателей горизонтов, чтобы те помогали представить, что может получить распространение. Процветающая индустрия управленческого консалтинга и аутсорсинг исследований снижают потребность бизнеса в содержании собственной внутренней экспертизы. Словно на войне, больше всего значат те разведданные, которые доступны оперативно и позволяют реагировать настолько быстро, насколько возможно. Высокочастотные трейдеры возводят данный принцип в абсолют, вкладывая миллионы в оборудование (как то частные линии связи и географически выгодно расположенные компьютерные сервера), позволяющее им и их алгоритмам адаптироваться под изменения цен на считаные миллисекунды раньше остальных участников рынка.

В таких условиях отдельный индивид должен уделять меньше внимания поиску правды или объективности и больше стараться адаптироваться. В обществе под управлением свободного рынка каждому человеку надо думать о том, как прорекламировать себя в глазах работодателей или клиентов. Образование начинает цениться не столько за сопутствующие ему знания, сколько за то, как оно повлияет на перспективы трудоустройства обучаемых, для которых обаяние, гибкость и технические навыки не менее важны, чем традиционные виды профессиональной или интеллектуальной квалификации. То, что называется «networking», на практике означает искать знание, которым другие не обладают: в конкурентной среде ценны именно те сведения, которых нет в публичном доступе. Слухи обладают куда большим потенциалом для прибыли, чем опубликованные факты. Каждый жизненный выбор делается в контексте конкуренции и того, как выделиться среди противников благодаря квалификации, обаянию и работе над собой.

Проникнув в традиционные сферы научной деятельности, рыночный этос оказал ряд противоречивых эффектов. Из-за новой необходимости публиковать и/или патентовать результаты исследований как можно быстрее, чтобы раньше других застолбить какую-то предметную область, ускорилась академическая жизнь. В соревновательном стремлении совершать открытия побыстрее, со временем заметно снизилось качество патентуемых работ[180]. Университетам приходится тратить много сил на имидж и маркетинг, постоянно борясь за возможность «отличиться» на общем рынке образовательных и исследовательских услуг. Ученых оценивают и награждают в соответствии с общепринятыми критериями продуктивности, вынуждая их проводить больше исследований за меньшее время без оглядки на то, как это повлияет на качество результата. Чтобы сохранить свое место в эпоху фактов реального времени, университетам приходится не искать причины или закономерности, стоящие за происходящим хаосом, а быть готовыми в любой момент реагировать на постоянно меняющийся мир.

Подозрения, которые Хайек питал в отношении общественной экспертизы, стали своего рода самовоплощающимся пророчеством. Преобразования в университетах начинаются с предположения, что исследователи и преподаватели действуют в своих интересах, пользуясь своим общественным положением и протекцией, чтобы сопротивляться давлению конкурентов. Потом появляются метрики и таблицы лиг, чья цель заставить их руководствоваться индикаторами вроде «удовлетворенности учащихся» и «трудоустройства выпускников», что, как и требовалось, провоцирует поведение в духе традиционных корпораций. Чем дальше, тем сложнее доказать отличие университетов от частного бизнеса, а сравнение их с коммерческим сектором (не в пользу первых) становится интуитивно очевидным шагом. От ученых требуют предоставлять свидетельства экономической и прочей выгоды от их работы, руководствуясь необходимостью спустить их с небес на землю (в Великобритании это называют «impact»). Это лишь закрепляет представления о знаниях как о практическом инструменте выполнения конкретных задач, а поиски «фундаментального» знания – это только казенная индульгенция.