Действовать предпринимателям позволяют не факты и не профессиональные навыки, а впечатления и информация, которые пока еще не посетили окружающих. Как на войне, оперативность, секретность и храбрость важнее всего. Аналогия между великими новаторами от бизнеса и военачальниками стала явной благодаря другому венскому экономисту, испытывавшему похожий энтузиазм по поводу чистого капитализма, Йозефу Шумпетеру. Как он писал в начале 1930-х, «…подобно тому, как военные действия должны быть предприняты согласно стратегической обстановке, даже если нет никаких данных, какие можно было бы добыть, так же и шаги в экономической жизни необходимо делать без детального анализа предстоящих поступков. Таким образом, успешность всякого дела зависит от интуиции»[166].

Предвещая современное нам восхищение личностями Стива Джобса и Марка Цукерберга, Шумпетер был заинтригован выдающимися психологическими качествами подобных персонажей. Их мотивацию составляли не только деньги, но «воля завоевателя: стремление сражаться, доказать свое превосходство над другими», полагал он[167]. Австрийская экономика, как стало впоследствии известно, стремилась направить аристократический, военный этос в сферу предпринимательской борьбы, и государству следовало серьезно посторониться.

Единственные факты, принимаемые во внимание в пылу подобных противостояний, это рыночные цены. Однако цена – факт очень любопытной природы, совсем не такой, как факты, что эксперты XVII века стремились защитить. Во-первых, в обществе свободного рынка нет эксперта, чтобы следить за ценами. В отличие от фактов статистики, отчетности, анатомии или окружающего мира, которые осмысливаются, формируются и проверяются экспертами, цены растут спонтанно. Именно за это Мизес относился к ним так положительно. Во-вторых, пока рынки становятся все свободнее и аморфнее, цены меняются почти постоянно. Достаточно вспомнить современные нам цены на биржах, которые постоянно в движении и требуют новых технологий вроде тикерных аппаратов и цифровых экранов, чтобы гарантировать, что отображаемая цена является текущей. Таким образом, это очень странного рода факт. Цена мало чем может помочь в разрешении споров или неопределенностей и всегда предлагает преимущество тому, кто реагирует быстрее всех.

Австрийские сторонники свободного рынка не утверждали, что предприниматель всегда прав. Но они заявляли, что только система гибких цен могла гарантировать, что ошибки будут обнаружены. При социализме, согласно их суждениям, плохая экономическая идея или негодный продукт могли получить ход, потому что имели полную поддержку со стороны государства. Но в конкурентной экономике неудачные стратегии и технологии быстро прекратят использоваться, при этом предприниматели и инвесторы потеряют деньги. Таким образом, капитализм был формой дарвинизма, в котором постоянные нарушения порядка ведут к формированию все более сильной системы. Это игра смекалки, чутья и предвидения, в которой побеждает тот, чьи инстинкты показывают себя наиболее дальновидными и надежными.

С точки зрения Мизеса и его сторонников, Нейрат сделал на примере экономики военного времени неправильные выводы. Он сфокусировался на расширенной роли государства в состоянии войны, предполагая, что оно сможет и дальше производить и распределять блага в мирное время. Мизес, в свою очередь, извлек совершенно иной урок: капитализм уже подобен войне, что ведется между предпринимателями, чьи храбрость, новшества и капитал сталкиваются на поле брани. Как и на войне, здесь мало фактов, на которые можно положиться, и все сводится к самообладанию, стратегии и интуиции. Никаких реальных ранений никто друг другу, конечно, не наносит, но ставки должны быть настолько высоки, насколько возможно. Ключевой задачей правительства является не производство или распределение товаров, но защита права частной собственности. Учитывая важность идеи и изобретений для такой системы, это право будет вынуждено силой распространиться и на интеллектуальную сферу. Мизес отчетливо понимал, что по своей сути это был вопрос физической силы: «Всякая собственность проистекает из захвата и насильственного удержания», – утверждал он[168]. Но без этой защиты не получится капитализма; а без капитализма не будет ни экономического прогресса, ни свободы личности.

В течение десятилетий после смерти Мизеса в 1973 году вдохновленные его идеями либертарианцы боролись за расширение влияния частных экономических сил в рамках все более агрессивных и часто успешных кампаний. Кампании эти изображают практически любое налогообложение и регулирование заговором социалистов, которые спят и видят, как бы уничтожить свободу личности. Как было обнаружено историком Нэнси Маклин и журналисткой Джейн Майер, американские организации, такие как Институт Катона, «Reason Foundation» и «Liberty Fund», прилагали огромные усилия при щедрой поддержке богатых доброжелателей в борьбе с социальным и экологическим контролем со стороны государства на самом базовом уровне. Право корпораций причинять ущерб окружающей природе и своим собственным сотрудникам отстаивается как основной принцип свободы, альтернатива которому государственный социализм. Избрание Барака Обамы в 2008 году с его планами по спасению финансовой системы и обеспечению социального медицинского страхования стало катализатором для грозной мобилизации экономических и интеллектуальных мускулов, питаемой либертарианской идеологией.

Победил Мизес в «дискуссии об экономическом расчете в социалистической экономике» или нет, дело не в этом. Что более важно, сделав центральной проблему быстрых вычислений, он определил условия, на которых этот спор происходил. Согласно трудам историка экономики Филипа Мировски, совершив это, он определил шаблон, по которому мэйнстримная экономика будет развиваться всю вторую половину XX века, особенно в США[169]. В согласии с критикой Мизеса в отношении Нейрата экономисты все больше рассматривали свою профессиональную область с точки зрения информатики и воспринимали рынки как узлы обработки информации. Мировски отмечает, что начиная с 1960-х годов экономисты, занятые темой информации, стали доминировать в списках нобелевских лауреатов, помогая заложить интеллектуальные основы возрождения политических программ свободного рынка в 1970-х и далее. Многие из них являлись относительно традиционными представителями своей профессии, полагавшимися в моделировании рыночных сил на математические формулы. Однако среди них оказался также и Фридрих фон Хайек, лауреат Нобелевской премии 1974 года, в чьих трудах мы можем обнаружить более оригинальный и преобразующий подход к философии познания, который, вполне возможно, представляет собой самый значительный – и судьбоносный – в XX веке вызов основам и авторитету публичной экспертизы.