такой чудный рассказ, как один человек вдруг проснулся поутру громадным жуком и так и ползал по комнате, покуда не испустил дух вон. А отечественного извода знаток бабочек и тоже крайне искусный словесник Набоков заметил потом, что описанное в этой притче насекомое, несомненно, должно иметь крылья и потому могло в любой миг запросто улететь на свободу. Так что и в самых дебрях выдумки полезно не терять кое-какое понятие о естестве.

— Ладно, не шибко-то духовись. Скажи лучше вот что. Мне за сегодня смерть уже как обрыдли речи, я хочу дел, — но все вы что-то, по-моему, тут темните. У этих хлыстов-скопцов, кроме «ля-ля», должно же было быть нечто, что их сводило с ума подчистую и наяву: эти радения. Покажи-ка, коли уж ты всё вдоль-поперек ведаешь, как оно выглядит вживе...

Катасонов раздумывал лишь мгновение. Потом сдёрнул Ваню-Володю за руку со стула, выдвинул на среду комнаты круглую столешницу и потащил гостя вслед за собою.

— Повторяй внятно и ни о чём постороннем не думай! — крикнул он властно покорному от усталости ученику и затараторил —

Глава двенадцатая

СВЕЧА

1

Бочка ты, бочка,

Серебряна бочка!

На тебе, на бочке,

Обручья златые,

Ведёрцы, святые.

Во тебе, во бочке,

Духовное пойло —

Духа Пресвятаго,

Пророка Живаго.

Мы станемте, други.

Бочку разчинати,

Пойло распивати,

Бога-государя

В помощь призывами,

Авось наш, надёжа

До нас умилится,

Во наши во сердца

Он свет преселится,

Завладел надёжа

Душою и сердцем

И всем помышленьем,

Духовным рассужденьем,

Красно солнце

Ярила Благодать скатила.

Государь, Сын Божий,

Разгуляться хочет:

Он берёт, надёжа,

Всю подвселенну,

Округу небесну.

Иван-сударь Предтеча

Званыим ходатай...

2

Ваня-Володя худо запомнил, что происходило далее — единственно верно отложилось у него в памяти, как тотчас после упоминания верховного тёзки разум покинул привычное до прозрачности обиталище; а следующий — хотя явно вовсе не последовательный во времени — вид, который он обрёл вокруг себя, когда маленько очухался, представлял уже невеликий садик как раз по-над Ивановским крестцом, где закружившийся вконец гонщик за собственною душой восседал в одиночестве на вершинной ступеньке лестницы поверх клубившейся внизу густопсово-мрачной тьмы.

Верчение с Катом около табуретнокопытного стола завершилось, стало быть, совершенным помрачением сознанья, отчего внутри по сю пору колыхалась тошнотная муть, так что повторения эдаких проделок Ваня-Володя не пожелал бы впредь и супостату; вместе с тем он постиг наглядный пример того, что сбить человеческий дух с панталыку существует гораздо обширнейшее число возможностей, нежели потом остаётся ему дорог возвратиться обратно к свету.

Возглавив теперь взамен отсутствующего геральдического льва верхушку крутого всхода, он остывал от минувшего жара разом с его белым камнем и потому с трудом мог унять колотившую всё тело дрожь, туго соображая, куда же теперь на ночь глядя — в прямом смысле потёртого выражения — править свой свившийся безнадёжной восьмёркою дневной и повсежизненный путь.

3

Горько охнув, Ваня-Володя очутился в положении того сказочного малороссийского бедолаги, который в ответ на схожее троекратное сетованье вызвал из-под земли тезоименитое чудище Оха — ибо тут же с содроганием вновь обнаружил подле себя вездесущего Ката.

— Попался, который плутался? — легко свёл на шутку его испуг смешливый донельзя собеседник. — За чем гнался, в то и вклепался, как говорится. Поделом: впредь уж не будешь просить неведомо чего и своевольничать всуе.

— .

— Молчишь, курилка? Ну так и быть, вот тебе тогда за прилежное смирение первый полезный совет: не лезь поперёд батьки в пекло! Черта лысого захотелось тебе отведать в радении — взамен того, чтобы разгрести навозную кучу дедовского барахла и найти там созревшую спелую жемчужину —

— А это что за невидаль?

— Лопух ты, батенька, даже не лопух, а борщевик — видал эдакий злак несусветный: видом укроп, ростом человек? Прикидываешься не ведающим родства Иваном — ин даром, что ли, тебе все эти ушаты историй на голову выплескивали? Дело-то ведь идёт к смерти.

4

Эвон какая пропасть поколений в соплях и кровище вылезала из наносной грязи, пестуя свой собственный разум — и, утомившись, будто пуля на излёте, донесла его и сложила подле самых паших ступней. Остаётся только нагнуться, поднять и воспользоваться — а ты всё никак не хочешь врубиться.

...Загиб мысли аж двухтысячелетний пережили и вроде бы стали уже возвращаться к исконным началам — ан опять не тут-то было! Выходит, что греческие попы наше родовое язычество тоже по преимуществу выдумали, расположивши согласно штатному расписанию своего Олимпа; а на поверку там было нечто совершенно иное, да только его уже и след простыл.

Но недаром боролось неумирающее, всегда гонимое и постоянно плодящееся опять сектантство! Пока суд да дело, оно вновь само в себе возродило заветный облик чистой силы, свободной от всех пут и одержимой стремлением к вольности, что была напрочь утрачена в долгие века смирения, — и лишь чути самой ему не хватило до цели.

Недостающую же ту чуть обнаружить пробил час для нас. Допёр теперь, в чём задача?!

— Да что-то глухо...

— Ну, беда с тобой, да и только —

5

— Давай тогда для-ради лёгкости проникновения опять заглянем сбоку. Знаешь ли ты, кто таков был начальный-то Каин?

— Ну, в общих чертах. Братоубийца...

— Не совсем. Имя его в переводе будет: Приобретение — ибо Каин был первенец у Адама, то есть Красного Человека. А погубивши удачливого без заслуг единоутробника своего Авеля — Дуновение, Пар, Суету; — кровь которого сама земля отверзла уста принять от руки брата, он сделался основателем первого на земле города. И вечным живым укором — неся на себе знак, что никто не смеет убить его, а всякому, кто хотя бы посягнет на это, положено воздаяние всемеро! Мало того, о смерти Каина вообще ни слова не сказано — ибо воистину образ сей остается вечен, потому-то по народному сказу лик его в пятнах отпечатлелся в Луне и ежевечерне то растёт, то ущербляется над нами.

Беда же отечественного Каина Ваньки та, что ни в коем случае