Данте вновь прибегает к Вергилию. Сколько раз мы уже видели и сколько раз еще увидим в нем это смиренное признание необходимой соотнесенности кем-то и необходимого труда. Ведь Истина — это не плод сумятицы в наших умах, не из этого она произрастает; Истина, возможность совершить шаг вперед, всегда становится явной благодаря сопоставлению, соразмерению себя с учителем, за которым ты следуешь, благодаря тому, на кого ты смотришь. «Куда б я устремился, одинокий? / Кто путь бы мне к вершине указал?» Как возможно в жизни идти, не имея никого, за кем следовать, к кому прислушиваться?

И тут он увидел Вергилия в сокрушении, раскаянии: тот позволил Катону поднять на него голос — он, которому следовало быть вождем, проводником. Вергилий в «Чистилище» на самом деле человек такой же, как мы, он тоже следует за кем-то. «О совесть тех, кто праведен и благ» — совесть, испытывающая боль даже из-за такой незначительной ошибки. Не разочарование, не скандал — боль. Мы опять возвращаемся к теме греха, о которой уже говорили: когда нас возмущают наши грехи или мы испытываем разочарование, это недоброе чувство, оно не имеет ничего общего с христианством. Разочарование — плод самолюбия. Боль — плод любви. За свое зло, за свои грехи человек чувствует боль. Если он разочарован, возмущен, это — от дьявола.

«Избавить шаг от спешки…» Вновь приходит на ум все сказанное в прошлый раз о терпении. Вот оно — время, вот ценность времени. «Спешка — плохой советчик», — говорят в народе. Спешка — от дьявола; это не что иное, как самонадеянность того, кто хочет избежать напряженного труда. Крестьянин не спешит. Связанный с землей, крестьянин знает, что сроки не в его власти, он должен ждать. Но это ожидание не пустое. Он знает, что, ожидая, должен трудиться. Поэтому он вскапывает землю, обрабатывает ее, заботится о ней, убирает камни и сорняки, и потом ему снова нужно перекапывать, разрыхлять, поливать, увлажнять, укрывать; из раза в раз он должен обрабатывать землю, которая всегда кажется одинаковой. Крестьянин знает, что время (которое принадлежит Богу) и терпение (добродетель, которую он призван взращивать в себе) дадут плод в сроки, установленные не им. Жизнь действительно такова. Спешка «в движеньях неприглядна»: она разрушает, загрязняет, отравляет каждое действие ложью. Какое нужно терпение! Какую любовь, какое милосердие нужно иметь, чтобы проявлять терпение! Какое терпение нужно иметь матери, чтобы ее ребенок мог делать неверные шаги и падать много раз, прежде чем научится ходить! Терпение — это самая настоящая любовь.

Оставив спешку, я тоже поднял голову: «Мой ум, который все не мог никак / Расшириться, опять раскрылся жадно». Только подумайте: Бенедикт XVI сделал слоган «расширение разума»[164] одним из самых важных призывов своего понтификата. Необходимо расширить разум, поднять голову, охватить взглядом всю широту вещей. Ведь мы так часто живем урезанным, приниженным умом: «…хотя призывают его к горнему, он не возвышается единодушно» (Ос. 11: 7). Наш же ум по природе своей «жаден». Жаден — значит, открыт, огромен, полон желания. Следуя своей природе, ум, который никак не мог раскрыться, наконец расширился до полноты всего желания, поднял голову: «И я глаза возвел перед стеной, / От моря к небу взнесшейся громадно», то есть взглянул на гору чистилища.

Данте замечает, что солнце светит ему в спину («Свет солнца, багровевшего за мной»), и видит перед собой свою тень («Свет / Ломался впереди меня», то есть лучи света не проходили через него). Однако он не видит тени Вергилия, и ему страшно. Это так показательно! В основании страха всегда одно и то же — одиночество. Сам ты можешь чего-то не знать, но если рядом учитель, тот, кто знает, — страх побежден. Когда отец посылает сына в погреб за вином, ребенку может стать страшно. Но если папа говорит: «Пойдем-ка спустимся в погреб за вином», — тогда, держась за отцову руку, малыш готов хвост накрутить хоть самому дьяволу! Данте на мгновение ощущает, что может остаться в одиночестве, но тут же слышит голос Вергилия, который мгновенно понимает его тревогу, и укоряет: «Чего же ты боишься?»

«Разве ты не веришь, что я останусь с тобой? Почему ты сомневаешься в моей верности? Можешь сомневаться в себе, но не во мне! Почему ты сомневаешься, что я твой товарищ и отец, что я поведу тебя по пути?» Здесь ставятся все вопросы воспитания.

Один мой друг, преподаватель, рассказал мне эпизод, глубоко меня поразивший. Школьная экскурсия, выезд в другой город, классическое объявление в духе «встречаемся в два тридцать ровно, не опаздывать». Перекличка — четырех девочек не хватает. Он говорит остальным: «Идите к автобусу, я их подожду», — и остается ждать под дождем посреди площади. Полчаса — они не идут. Он сердится, набирает номер одной из них: «Где вас черти носят?» — «Извините, мы скоро будем, мы потерялись, но скоро будем». Три пятнадцать. Три тридцать. Через час наконец объявляются. Он, уже в ярости, не говорит им ни слова и идет к автобусу. Они молча следуют за ним. Экскурсия продолжается, они заходят в музей — и он забывает об этом эпизоде. Вечером за ужином его взгляд случайно задерживается на их столике и пересекается со взглядом одной из них. Как только он смотрит на нее, она начинает плакать. Он, гордый, встает, подходит к ней и начинает свою проповедь. А она в слезах ему говорит: «Профессор, ведь я прекрасно знала, что поступила плохо, я на самом деле старалась приехать вовремя, но мы потерялись; мы знали, что нужно было выходить раньше, и всю дорогу бежали, поскольку знали, что неправы. Я плачу, потому что вы на меня больше не смотрите, вы меня еще не простили». Его удивил такой ответ, и он спросил, почему она так жалеет об этом. И знаете, что она ему ответила? «Потому что потом вы пошли в музей, а я нет; я пропустила экскурсию, потому что мне хотелось только, чтобы вы простили меня».