Если оставить в стороне срок ожидания, несмотря на то что эти действия сохраняют воспитательную цель, даже отлучение, даже папский декрет не в силах преградить путь Божественному милосердию. Любовь Божия оставляет последнее слово за собой. Перед лицом раскаяния и искренней любви Божественная милость «рада обнять» даже отлученного от нее.

Манфред заканчивает речь просьбой к Данте: «Скажи моей дочери (которая в силу обстоятельств моей смерти до сих пор думает, что я пребываю под церковным отлучением), что я в чистилище, я спасен».

Теперь перенесемся в песнь пятую, из которой прочтем лишь небольшой эпизод, где вновь звучит тема, затронутая в разговоре Данте с Манфредом: насколько милость Божия готова обнять любого, в ком возникает порыв искреннего раскаяния.

Данте разговаривает с Бонконте, графом Монтефельтрским. Он тоже погиб при сражении, в битве на Кампальдино, где и сам Данте принимал участие. И действительно, Данте спрашивает его: «Куда исчезло твое тело, которого мы так и не нашли?» — а Бонконте отвечает: «Оно упало у подножия Казентинской гряды», — и рассказывает, что с ним случилось дальше.

Он пришел, пронзенный стрелой в горло, истекая кровью, которая изливалась на равнину. В глазах стоял туман, он не мог говорить. Но «поник», умер, призывая имя Марии. Вот история еще одного человека, который мог сделать в жизни все, что угодно (он тоже мог бы сказать о себе: «Мои ужасны были прегрешенья»), но умирает с именем Марии на устах.

Сейчас я расскажу тебе всю правду, передай ее другим, когда вернешься наверх: «Ангел Рая унес меня». Это тот самый миг свободы, о котором мы говорили. Всего один миг осознанности, раскаяния, сокрушения — и ангел, ухватив его за волосы, уносит к себе! Ангел ада, дьявол, вопит: «Всю жизнь я развращал этого человека, а теперь вы уводите его у меня из-под носа только за то, что он сказал имя Марии? За один-единственный миг раскаяния, за какую-то слезинку?»

Дьявол в ярости, ведь из-за одной «слезинки», из-за мига раскаяния, Небо у него из-под носа уводит душу («вечное», то есть вечную часть человека), и потому он вымещает злобу на том, что остается, на теле («прочем»), и уничтожает его. Но ярость дьявола ни к чему не приводит, ведь истинная схватка — за душу, за вечное спасение — им проиграна. Достаточно «одной слезинки», одного мгновения истинного раскаяния. Такова мера милосердия Божия. Конечно, затем эта душа попадет в чистилище, и ей еще понадобится много времени, чтобы очиститься, чтобы осознать, и осудить, и отбросить свое зло. Но тем временем исход схватки решен. Бог ожидает лишь мига Истины, момента самосознания, укола боли, причиненной человеку его же злом, — и Он уже готов обнять раскаявшегося грешника.

Вспомним еще раз Бонконте, который в час смерти призывает имя Марии, и этим спасен. Его предсмертный миг — впечатляющий образ милосердия. Но это напоминание о мгновении, которое всем нам предстоит пережить. Надеюсь, нам посчастливится пережить его осознанно. Знаете, наши предки молились о том, чтобы избежать внезапной кончины (есть даже святые — святая Бригитта, святая Барбара, которые считаются покровителями, охраняющими от внезапной смерти). Мы обычно молимся, чтобы получилось наоборот: не заставляй меня мучаться, лучше порази одним ударом, чтобы я даже не заметил, как… А наши отцы молились о том, чтобы умереть в благодати Божией. Так или иначе, этот миг настанет.

И я всегда задумываюсь об этом мгновении: каким оно будет? И всякий раз мне приходит на ум благоразумный разбойник, которого я считаю своим покровителем, поскольку он стал святым по милости Божией; Иисус в один миг испепеляет все его прошлое,

На простую просьбу: «Помяни меня, когда придешь в Царствие Твое» (ведь он в одно мгновение понял, что рожден для Него) — отвечает: «Сегодня же будешь со Мной в раю».

Меня радует мысль, что, когда Иисус открывает рай, первым в нем оказывается разбойник. Вы даже вообразить не можете, как радует. Я представляю себе Небесного Отца, Который говорит: «Ну и кого это Ты с Собой привел? Я же Тебя посылал насобирать Мне святых старцев, а Ты возвращаешься с этим животным?» — «Что ж, — думаю, ответил Ему Иисус, — Ты мне Сам сказал спасти всех, и Я выполнил Твое поручение, и неплохо выполнил. Ты Сам сказал, ведь Ты — Само Милосердие», — и открыл врата рая вместе с благоразумным разбойником. Какое утешение для всех!

Я решил показать вам одно изображение, где словно запечатлен миг, который древние называли агонией, от agone — битва. Последняя битва. Вся наша жизнь — битва, война. Данте в песни второй «Ада» говорит: «[я] Приготовлялся выдержать войну / И с тягостным путем, и с состраданьем», словом «война» он определяет и собственный жизненный путь, и все развитие «Божественной комедии». Наши предки называли агонией, последней битвой тот момент, когда все решается. Вся жизнь — битва, но у нее есть последнее, решающее мгновение. Мне захотелось показать вам снимок из собора Святого Семейства в Барселоне, где отражена проблема прощения и история благоразумного разбойника, того самого Бонконте, который умирает с именем Марии на устах и этим спасает свою шкуру. Эту фотографию я сделал в капелле святого Розария портала Рождества в храме Святого Семейства Гауди. Я неоднократно видел этот барельеф, но только в определенный момент заметил на нем надпись: это последние слова молитвы Ave Maria — «In hora mortis nostrae. Amen» (лат. «В час смерти нашей. Аминь»).

Итак, скульптура изображает умирающего старика (мы знаем, что Гауди каждую неделю ходил в больницу к умирающим), а у его ног — самого Гауди; он словно выступает из ниши и стремится выйти наружу, тянется, чтобы увидеть Богородицу, которая иначе была бы недоступна его взору. Старик умирает, и Богородица держит его за руку; одной рукой Она держит Младенца Иисуса, а другой — руку умирающего. Но Богородица смотрит на Младенца Иисуса, а Иисус смотрит на умирающего. С какой мудрой целью Церковь советует читать молитву Розария? С какой целью и Гауди советует читать Розарий, если посвящает этой молитве целую капеллу? Зачем? Затем, что если в час смерти Богородица будет рядом (как Она была рядом с Бонконте, который просто произнес «Мария» и умер), то дело сделано. Сделано, потому что Богородица, Которая «не только тем, кто просит, подает, / Но просьбы исполняет наперед»[166], может смотреть лишь на Младенца Иисуса. Она видит в каждом из нас сердце, которое Бог дал нам. Она видит Младенца, Который живет в каждом из нас, Младенца в глубинном смысле, в евангельском смысле слова. Она не видит грехов, которые накопились после, Она видит только Младенца Иисуса. Она видит Младенца Иисуса, Который живет в каждом из нас.