– Ждать не будем – наш поход начат! – объявил Мистина. – Тородд, ты ночью пойдешь на западный берег, днем отдыхаешь. Ивор, Тормар, Буеслав, Родослав, Невед, Светояр, Ведослав, Зорян, Извей, Вышегор, – вы берете всех своих людей и расходитесь по округе. Далеко не забирайтесь, чтобы к ночи вернуться. Царевых войск, судя по всему, тут нет, ваша добыча ждет вас готовая, осталось только взять. Отомстите за вчерашнее. Идите, – он положил руки на пояс, – и вдуйте всем, кого повстречаете – от епископов до гусей!

– А мы? – загудели бояре, чьи имена не были названы.

– А ваш черед завтра. За пару дней мы обойдем всю ближнюю округу, а потом будем сниматься с места и двигаться далее на восток.

«Если не найдем Ингвара», – мысленно добавил он.

О первых успехах отправленных дружин ему еще до полудня рассказал взмывший в небо дым горящих крыш…

Иные селения русы заставали покинутыми – многие в округе уже знали о битве и о прибытии на восточный берег пролива огромного скифского войска. Обшарив пустые домики, каменные и глинобитные, выгребали все, что могло хоть как-то пригодиться, а остальное сжигали. Но на иные селения и усадьбы русы обрушивались столь же неожиданно, как молнии «влажного огня» – на них самих. Разъяренные памятью о вчерашнем ужасе, воодушевленные приказом мстить за князя и погибших, русы не брали пленных – их все равно было бы некуда девать – и убивали всех, кто не успевал убежать. Из домов вычищали всю утварь подороже, медную и бронзовую, украшения, хорошую одежду. Захватывали скот, ловили молодых женщин. С особенной яростью набрасывались на сельские церкви и священников. Помня, как шли на них греки под водительством креста, выкрикивая боевой клич-молитву, русы теперь мстили самому богу греков, с особенной жестокостью уничтожая всех его служителей и святилища. Каменные здания церквей не горели, но оставались полностью разграбленные и разгромленные.

И нигде они не встретили настоящего сопротивления. Везде в селениях были лишь местные жители, ни числом, ни умением, ни вооружением не способные тягаться с русами. Среди них имелись стратиоты – то есть земледельцы, обязанные в случае войны явиться в ополчение, – но они или ушли из своих сел к месту сбора, или оказывались застигнуты бедой врасплох, не успев добраться до своего банда. Поэтому русы почти не несли потерь: только кое-кто получил топором по голове или ножом в спину от мужа той женщины, какой пытался овладеть, в увлечении забыв смотреть по сторонам.

Лишь когда стемнело, упоенные грабежом и легкими победами, пьяные от крови, насилий и прошлогоднего вина, русы потянулись назад к стану и лодьям. Многие, особенно из славян, были потрясены до полубеспамятства – они попали на чужую землю, где не действовали привычные запреты, где стало можно убивать, грабить и насиловать, давать выход любым дурным страстям, о чем дома и помышлять было нечего. Гнали стада коз, овец, везли свиней и домашнюю птицу. Вели десятки женщин, чтобы снова заняться с ними ночью в стане.

Прочую добычу везли на телегах – она была общей, право пересчитывать и распределять ее принадлежало князю. Но до дележа, как объяснил им Мистина, оставалось еще очень далеко.

– Нет смысла ничего делить на второй день похода. Сейчас ни один из нас не знает, будет ли он жив к его окончанию, проживет ли хотя бы завтрашний день. И никто, кроме богов и судьбы, пока не ведает, что из этой добычи мы сможем довезти до дома, ибо счастье походное переменчиво. Ярожка, не надо так сверкать глазами! Смотрите на это как на камни и поленья! – Мистина презрительно поддал ногой медное блюдо, и оно зазвенело, отброшенное в кучу светильников, окладов икон, браслетов, чаш и разной помятой дребедени. – Вам оно еще надоест.

Сам он был совершенно равнодушен к добыче первого дня и едва ли толком ее рассмотрел. Отсутствующим взглядом окинул молодых пленниц, которых ему, как вождю, первому предложили гордые добычей отроки. Окажись перед ним сейчас самоцветный венец василевса или его багрянородная дочь – он и от них отвернулся бы с досадой, ибо сильнее всего на свете желал увидеть Ингвара или хоть получить верные вести о нем.

– Пируйте, русы! – велел он, когда всю добычу сдали и оставили под охраной. – Разведите костры, чтобы пламя достало до неба и заслонило греческие звезды. Режьте скот, жарьте мясо, пейте вино и хватайте баб за мягкое. Пойте песни – как можете громче. Пусть греки на своих плавучих городцах знают, что сегодня нам здесь куда лучше, чем им там, на море.

– Что мы сейчас пьем их вино и мнем их баб! – подхватил Ивор.

– А они пусть там друг другу вжарят!

– Истинно!

Возбужденные сегодняшними успехами, что сменили вчерашний ужас и растерянность, русы исполнили приказ со всем усердием. Весь захваченный скот зарезали, отбили смоляные горлышки у всех амфор с вином, расставили захваченные медные чаши. С искрами высоких костров неслись в небо хмельные песни. Мистина очень надеялся, что шум этого веселья и впрямь долетит до хеландий.

Во тьме, куда не доставал свет костров, тихо грузились на лодьи четыре десятка Тороддовой дружины. Не зная, что ждет на том берегу, Мистина велел Тородду взять для разведки сорок человек: этого хватит, чтобы справиться с неожиданностями, но две небольших лодьи имели надежду проскочить по черному морю в обход хеландий, не будучи замечены.

– Гребите шепотом, парни! – сказал оружникам Мистина. – Без луны вас не видно, но если греки хотя бы заподозрят, что в море кто-то есть, они наверняка пальнут наугад и уже при свете пожара посмотрят, что происходит. Пока не высадитесь, шлемов и кольчуг не надевать. Будут швырять в вас молнии – прыгайте за борт, под водой «Кощеево масло» не горит. Те, кто успевал сбросить доспехи и прыгал в воду, выжили. Но только не попадите в горящее пятно на воде. И постарайтесь найти мне князя, очень вас прошу.

– Можешь не просить, – вздохнул Тородд. – Он мне родной брат.

Мистина сжал его плечо и отошел. Узы побратимства считаются выше уз кровного родства, ибо вторые дает судьба, а первые человек выбирает сам. Он очень хотел сам отправиться на тот берег, но именно потому, что судьба Ингвара пока оставалась неизвестной, обязан был присматривать за войском вместо него.

* * *

…Взглянув на Ингвара, Мистина закусил губу. В таком плохом состоянии он своего побратима не видел ни разу за двадцать лет знакомства. У него кончились слова, даже самые ядреные; во лбу и в глазах возникла странная резь. Мистина слишком давно в последний раз плакал и теперь не узнал просившиеся слезы. Когда умерла его мать, ему было всего шесть лет, но он уже знал: мужчины не плачут.

Этого свидания с побратимом он ожидал ровно сутки, не находя себе места. Проводив Тородда, долго сидел на пригорке, напряженно вглядываясь во тьму. Каждое лишнее мгновение этой тьмы ласкало душу надеждой, и с ужасом он каждый миг ожидал вспышки огненного залпа среди черноты – это означало бы, что разведчики замечены и, возможно, у королевы Сванхейд стало еще на одного сына меньше.

Но две Тороддовых лодьи благополучно проскочили мимо устья пролива, не будучи замечены с хеландий. Звезды Греческого моря указывали русам путь в темноте. Из сорока человек только Аудун и Сальсе бывали здесь раньше и хоть как-то себе представляли ночное небо, но требовалось лишь не сбиться с направления во тьме и идти на запад. Луны, на их счастье, не было, иначе и с хеландий бдительные дозорные смогли бы различить на серебряной глади черные очерки скутаров.