Мою шею и затылок ненавязчиво гладила волна холодного воздуха; щель кондиционера находилась прямо за спиной. Очутившись жарким летом в прохладном месте, я становлюсь благодушен.

— Короче, — абонент опять вздохнул, — десять тыщ надо. Рублей.

— Без проблем, — ответил я. — Завтра приезжай, забери.

Он долго благодарил. Уверял, что отстрелит голову любому, кто пойдет против меня. Я посмеялся, всерьез не воспринял.

Это такой этикет, фигура речи. Как обычный человек в конце беседы говорит: «Пока!» или: «Счастливо тебе!», — так люди из криминального мира добавляют: «Любому башку отстрелю».

— Вот, — сказал я Семену Макарову, закончив разговор и отбросив телефон от себя; пластмассовая сволочь проехалась по полированному дереву ресторанного стола, уперлась в пепельницу. — Я победнел на десять тысяч.

— Слон? — осведомился Макаров.

— А кто еще?

— Отцепи его.

— Не могу, — ответил я. — Язык не повернется. Ты же не можешь отцепить Жорика?

— Да, — мрачно подтвердил Макаров. — Это невозможно. Он мне как брат.

— Кстати, о братьях, — сказал я, понимая, что Макарову тяжело говорить про своего товарища Жорика, поэта и музыканта тридцати восьми лет. — Брат жены собрался играть свадьбу. А невеста — родом из Пензенской области. То есть от Пензы еще сто пятьдесят верст вглубь страны. В самые дебри. Но свадьбу хочет настоящую, на пятьдесят гостей. Жених месяц искал место, кафе или ресторанчик скромный, где-нибудь на окраине, либо в ближнем Подмосковье… Не нашел. Цены везде — ломовые. Короче говоря, в итоге постановили гулять в доме невесты…

— В дебрях, — сказал Семен.

— Ну да. Будущей свекрови купили билет. Настоящий имперский стиль, классика: автобус Москва — Пенза, шестнадцать часов в сидячем положении. В Москве — плюс тридцать два, в Пензе — плюс тридцать семь, самое время на автобусе путешествовать. Я вчера прихожу — она в слезах. Как я поеду, у меня артрит, радикулит и остеохондроз, мне шестьдесят пять лет… Ладно, говорю, мама, забудь про автобус. Езжай как белый человек в купейном вагоне. Три тысячи туда, три тысячи обратно. И еще в поддержку возьми внука, — ему полезно будет посмотреть на город Пензу…

— А жених? — спросил Семен. — Сын ее? Он что?

— Ничего, — ответил я. — Говорю же, денег нет. Шофером работает, едва жив. В общем, дал я теще, сколько надо. Два билета туда-обратно, и еще на карман. Итого победнел на четырнадцать тысяч…

— Фигня, — сказал Семен. — Вот у меня был другой случай. Месяц назад жена подходит, говорит: подруга в Израиль собралась, купит для меня косметику, с Мертвого моря, самую наилучшую. Здесь такой набор стоит пятнадцать тысяч, а там, естествено, — дешевле. Купит за свои шекели, а как привезет — ты мне дашь, сколько надо…

Морщась, Семен отхлебнул кофе, сунул ложку и стал размешивать мутные сливочные остатки.

Все вокруг в этом июне в этом городе было мутное, сливочное, и кто-то вроде Бога изредка размешивал гущу, посылая сверху дожди и ветры, а сбоку — инфляцию, налоговые ужесточения и техногенные катастрофы.

— Три дня назад, — Макаров опять отхлебнул, — объявляет: дело сделано! Подруга вернулась, все привезла, надо ехать, забирать. Сколько, спрашиваю? Тринадцать! И смотрит на меня, вся такая довольная… Я чуть не прослезился. Действительно, говорю, дешевле. Аж на две тысячи. Собирается, уезжает, вернулась в час ночи, веселая, пьяная. Извини, говорит, любимый, с тебя еще четыре. Тысяча на такси туда, тысяча обратно, ну и там, в Медведково, мы с подругой две тысячи в ресторане просидели, пока она мне про Израиль рассказывала, как там все грамотно налажено…

— Сэкономил, значит, — сказал я.

— Ага.

— Грешно экономить на жене.

— А на ком экономить? — спросил Семен.

Это был риторический вопрос.

— Придумал, — сказал я. — Давай действовать сообща. Ты отцепишь Жорика, а я — Слона. Ты не будешь кормить композитора, а я — бандита. Во что тебе обходится твой Жорик?

— Тыщ в двадцать, каждый месяц.

— Ничего себе! Композиторы нынче дороги! Мой дешевле. От силы пятнадцать. Ну и — мы еще встречаемся раз в неделю, чай пьем или кофе, оплачиваю все время я, разумеется… Давай отцепим обоих одновременно!

Идея мне понравилась, я возбудился и вспотел бы, но кондиционер за моей спиной исправно высылал в пространство все новые и новые порции прохлады.

— Это как люди вместе курить бросают. Или как анонимные алкоголики: собираются по четвергам и рассказывают, как им хорошо без водки…

— Серьезная идея, — похвалил Семен. — Со временем можно набрать целую шайку. Групповая психотерапия!

— Анонимные спонсоры.

— Лучше — анонимные кормильцы…

— Или анонимные добряки.

— Нашел тоже добряков, — сказал Семен.

— Извини. Ляпнул не подумав… Но мысль интересная. Представь: приходим, рассаживаемся в круг на стульчиках, и каждый рассказывает свою историю…

Не чуждый актерства Семен тут же включился, ссутулился, изобразил на лице светлую грусть и глухим баритоном произнес:

— У меня есть друг… Он приходил ко мне два раза в месяц и жаловался на жизнь… Он говорил, что ему нечем кормить ребенка, что ему надо делать маме операцию… Я доставал из кармана тысячу, или пять тысяч, и давал… Дела у меня шли неважно, и пять штук для меня — большие деньги, но у моего друга дела шли еще хуже, и я обязательно помогал ему, а он брал и благодарил… Но однажды я сказал, что денег нет… Друг обиделся, мы поссорились… Но я, — тут Семен как бы собрался заплакать слезами очищения, — стал чувствовать себя лучше! Теперь я никому не отдаю свои деньги! Я трачу их только на себя и свою семью, и я счастлив…

Макаров изображал талантливо, смешно и точно.

Он двадцать лет страдал алкоголизмом и действительно посещал собрания анонимных алкоголиков; он был в материале.

— Ужасно, — сказал я. — Совершенно отвратительно.

— Согласен, — сказал Макаров, распрямляясь. — Кстати, Жорик никогда мне не жаловался. Он просто всегда выглядит таким бедным, таким, знаешь… несчастненьким. Вечно копейки из кармана достает и при мне считает… Сядем где-нибудь, он чайник чая закажет, выпьет, потом просит официантку долить кипятка… И не кипятка даже, а «кипяточку», понимаешь? Кипяточку… потом еще… Помню, один раз он при мне выдул пять чайников, понял? Я говорю: Жорик, у тебя там и чая нет, одна вода, а он — ничего, так даже полезнее… Ну как такому эфирному существу — и не дать денег? Человек искусства, живет впроголодь, питается, как кустик, солнечным светом… Музыку пишет… Смотрю на него и думаю: я — коммерсант, он — богема, я вроде как сытый, он — голодный… Если по-людски рассудить, то я обязан помочь…

— У меня то же самое, — сказал я. — Слон тоже не просит. Вот сегодня попросил — но это редко бывает. Он гордый. Если просит — то в долг. Возьмет десять — вернет через неделю четыре, потом еще две, потом одну… И я тоже понимаю, что обязан. Дам денег — он, может быть, лишний раз чужую машину не угонит или откажется от какого-нибудь грабежа со взломом и тяжкими телесными…