Она ничего не услышала.

Стефани шмыгнула и вытерла нос и глаза рукавом.

«Просто доберись до окна. Свеча. Нож. Отвертка».

Там будут и другие окна, и они будут зарешечены, и к тому же забиты досками. Но ей нужно подобраться к одному из них, когда в комнатах будет тихо и не холодно; убрать преграду и разбить стекло. А потом придется кричать и вопить, как никогда раньше. И что бы ни попыталось ее остановить, оно почувствует в себе нож.

«Не думай. Не думай. Не думай. Действуй».

Она зажала нож в зубах, повернула ручку и открыла дверь кухни.

Впечатление, произведенное необычностью второй комнаты, ухудшалось еще и ощущением знакомства с ней. Она видела это место раньше, когда-то давно, хотя ее снам о комнате не могло быть больше недели. Время и пространство, измерения и основы реальности, казалось, занимали в этом доме положение столь же низкое и презренное, как и она сама.

Стены были выкрашены черным и пусты. Потолок был черным. Половицы были черными. Если когда-то в комнате и был светильник, он давно канул в Лету. Ей было трудно понять, где стены встречаются с полом и потолком.

Большой круглый стол в центре комнаты был накрыт пыльной черной скатертью с лизавшей пол бахромой. Стефани предпочла бы видеть, что под ним находится.

Четыре простых деревянных стула были задвинуты под стол так, что спинки касались столешницы. Единственным другим предметом мебели был длинный черный сервант. На нем стояли два старых деревянных канделябра. Они придавали комнате церковный вид, но не дарили покоя, который могло бы дать христианское убранство.

От чувства, что в этой комнате проводился какой-то ритуал, она будто съежилась внутри собственной кожи. Отвращение подкреплялось видом деревянного ящика с фиолетовым занавесом на передней стенке. Стоявший на серванте, он был размером не больше кукольного домика, но от мысли, что маленький занавес может быть неожиданно отдернут изнутри, у нее голова затряслась на плечах.

В комнате пахло пылью и отсыревшей тканью, воняло пустотой и старостью. Но запахи не имели значения в сравнении с атмосферой. Стефани никогда не испытывала ничего подобного и не представляла себе, что материальное пространство может обладать подобным характером. Потому что место это было заброшенным и каким-то образом зараженным порочностью, о сути которой она могла лишь догадываться. И в то же время комната была живой, она вибрировала темной энергией, под давлением которой мысли Стефани обращались в алмаз ужаса.

Это был склеп, мавзолей с кирпичными стенами, выкрашенными черным; камера, существовавшая одновременно в кошмарном прошлом и сейчас. Догадка о ее природе была инстинктивной.

«Дверь. Врата. Вход».

Намерения создателей комнаты казались омерзительными, святотатственными, бесчеловечными. Ничто и никогда не смогло бы очистить это пространство или его исчерненные стены. Комната впитала множество ужасных вещей и могла даровать им жизнь в любой момент. Ее опалило зло, которое нельзя было даже назвать человеческим. Она была создана кем-то, возможно, с помощью чего-то потустороннего.

Мерцание свечного пламени в безрадостной комнате только увеличивало омерзение от этого места. Она не хотела смотреть на комнату, но должна была пройти через нее, и достаточно медленно, чтобы не погасла свеча. Стефани прикрыла слабое пламя рукой, сжимавшей нож. «Когда погаснет огонь, погаснет и твой рассудок».

На другой стороне комнаты Стефани заметила вторую дверь, поначалу замаскированную однообразным цветом стены. Она немедленно направилась к ней.

«Фергал прислушивается. Кого он выслушивает? Беннета?

Ты слышала звуки и скрежет мебели в этой комнате, так что за херня тут шумела? Беннет?

Хлопок двери. Ты слышала, как закрылась дверь.

Эта дверь? Значит, то, что тут бродило, может сейчас быть в следующей комнате, куда тебе нужно войти.

Не открывай дверь.

У тебя нет выбора.

Окна. Нужно подобраться к окну. И выбить его».

Пока Стефани шла к двери и мысли в ее голове гонялись друг за другом, как перепуганные кошки, она начала дрожать, и ей пришлось прижать руки ближе к телу и втянуть голову в плечи. Когда температура комнаты упала еще ниже, она замерла в паническом ожидании того, чему в этом доме всегда предшествовал пронзительный холод.

Шум, сопровождавший невидимое движение, начался за спиной у Стефани. Ей представился ветерок, шелестящий пленкой, наброшенной на что-то материальное, что-то близкое к двери, через которую она только что вошла.

Понимание, что ветра здесь нет, даже сквознячка, а комната была пуста лишь мгновение назад, заставило ее остановиться.

Теперь непрерывный шелест пленки породил в ее воображении образ чего-то вырастающего из пола. А неожиданная вонь разложения намекала, что в одной комнате с ней находится нечто неживое.

Стефани обернулась, широко распахнув глаза и рот.

Она остановилась посередине между дверьми, возле стола. Пламя одинокой свечи, зажатой в дрожащей руке, с трудом высвечивало стены и почти не проникало в углы, но оно выхватило черты того, что появилось в комнате позже или, возможно, много раньше нее.

Свет отражался в тех складках старой пленки, что не были испачканы и затуманены обитателем длинного полиэтиленового савана. Фигура, которую она могла разглядеть сквозь относительно прозрачные участки покрова, казалась темной, тускло-коричневой, как давно выделанная кожа, испещренной черным, как старческие руки.

Закутанная в пленку фигура стояла во весь рост, но с трудом удерживалась на ногах. Стефани не могла долго на нее смотреть, но, бросая быстрые, смятенные взгляды, она поняла, что когда-то это была женщина; подтверждением тому было что-то, похожее на две съежившиеся тыквины, увенчанные черными сосками, которые упирались в полиэтилен.

Тело было худым, если не иссохшим. Неустойчивая поза предполагала, что оно было еще и кривоногим, хотя видная ей часть одной из ног была почти сплошь костью. А когда на безволосой голове открылось то, что, наверное, было ртом, Стефани услышала хриплый голос, прошептавший единственное слово. Ей показалось, что оно сказало «час».

Когда вторая дверь, щелкнув, распахнулась и ударилась о черную стену позади нее, Стефани закричала. И развернулась, чтобы увидеть то, что проникло в комнату с другой стороны. Картинка в ее глазах мерцала, как пламя свечи, а потом задрожала, как будто она была пьяна.

Она с трудом дышала заледеневшими в груди легкими. Хватала ртом черный воздух. Отступала назад, пока не ударилась ягодицами об стол. Забыла, что держит в руке нож, а когда вспомнила, ее желание вытянуть руку и направить острие против создания на полу так и не перешло в действие. Потому что она была слишком напугана и могла только, поскуливая, выдыхать воздух, который сумела проглотить.