Даже наступление темноты не помогло нападающим, ибо ночью «турки» подожгли огромные кучи соломы, продолжая вести огонь из всех стволов при этом освещении. И лишь на третий день четыре уцелевших судна прорвались через частокол, пристав к берегу прямо у подножия валов. Тут началась поистине адская артиллерийская дуэль с близкого расстояния, почти в упор, продлившаяся еще целую неделю. Как писал впоследствии Албукерки в своем отчете: «Капитаны возвратились в Гоа почти глухими, много дней они не слышали ничего из того, что им говорили. Я не раз призывал их не ставить свою жизнь так легкомысленно на карту, но это не мешало им всегда бросаться в самые опасные места. Порой я испытывал в глубине своего сердца подлинную боль, вынужденный видеть, как легкомысленно они пренебрегают всякой осторожностью».

Возможно, призывы Албукерки были бы услышаны его подчиненными, если бы сам губернатор подал им пример разумной осторожности. Однако, судя по свидетельствам хронистов, призывы генерал-капитана воспринимались его офицерами наподобие проповедей, обращенных к грешникам, из уст сатаны. Небольшая лодка дома Афонсу непрерывно носилась вверх-вниз-взад-вперед по реке, то и дело заходя в места, куда гуще всего сыпались пушечные ядра. Его презрение к опасности настолько напугало капитанов, опасавшихся за жизнь начальника и судьбу операции, что они принялись горячо упрашивать губернатора возвратиться, ради всех святых, в Гоа, и дать им самим завершить начатое под его руководством. После долгих уговоров он уступил-таки их настояниям, но перед отплытием посетил все плоскодонки одну за другой, лично удостоверившись в том, что везде имеется достаточно боеприпасов и провизии. Убедившись, что все в порядке, дом Афонсу дал сигнал к отплытию. И тут «турецкое» пушечное ядро в клочки разорвало двух гребцов губернаторской лодки. «Турки» вообразили, что убили губернатора, и подняли радостный крик. Но Албукерки не замедлил их разочаровать, поднявшись в лодке в полный рост, дабы все воочию смогли убедиться в том, что «слухи о его смерти сильно преувеличены».

Едва губернатор Индии успел возвратиться в Гоа, как разведчики доложили о выходе в поле из Бенаштарима «турецкой» конницы. Теперь ничто не могло удержать португальцев в стенах города. Напрасно дом Афонсу пытался довести своим подчиненным до ума, что вступать в бой с вражеской конницей — бессмысленно, поскольку, даже одержав над ней победу в поле, португальцы, не имея артиллерии, не смогут взять с суши Бенаштарим. А раз так, чего ради тратить понапрасну силы? Несмотря на разумность аргументов, приводимых губернатором Индии, он мог бы с таким же успехом пытаться спорить с питбулем, собирающимся сцепиться, скажем, с бультерьером. «Они принялись проклинать меня, и вынудили меня возглавить вылазку». В полном вооружении, страдая от страшной жары, португальцы беглым шагом прошли две лиги от Гоа до Бенаштарима и бросились на врага. В очередной раз оправдались опасения, высказанные домом Афонсу. Стычка окончилась безрезультатно. Отброшенные сходу «турки» скрылись за стенами своего форта.

Покуда истомленные зноем и боем, португальцы отдыхали в тени деревьев, произошла одна из частых сцен, так отравлявших жизнь Афонсу Албукерки. Он обнял одного фидалгу по имени Педру ди Машкареньяш, вероятно, особенно отличившегося в схватке с «турецкими» конниками. Но это очень не понравилось другому благородному фидалгу, по фамилии Перейра.

«Вот, значит, как!» — возмутился тот — «Можно подумать, что один лишь Машкареньяш совершает славные дела!»

«Я вовсе не хотел создавать ни у кого подобного впечатления!» — возразил губернатор. «Все Вы, сеньоры, так храбры, что не я, Ваш боевой товарищ, но лишь наш государь, король дом Мануэл, может воздать Вам почести, достойные свершенных Вами подвигов!»

Не удовлетворенный этой похвалой, строптивый фидалгу подбежал к крепостной стене и стал колотить в нее кулаком. «В Португалии» — кричал он — «даже рыночные торговки будут рассказывать о вызове, брошенном неверным туркам мною, Франсишку Перейрой!»

Но никакой реакции на его вызов не последовало. Лишь пара горящих стрел «турецких» лучников просвистела мимо головы неустрашимого фидалгу.

Албукерки счел необходимым выразить «хоробриту» (как называли таких драчунов на Древней Руси) порицание, но в достаточно мягкой форме, сказав лишь: «Я удивлен Вашим поведением».

Но Перейра не унимался, дерзко выкрикнув губернатору в лицо: «Так, как со мной, Вы никогда не осмеливались говорить с Дуарти ди Лемушем, ибо он всегда показывал Вам зубы».

С учетом известных всей Индии длинных передних зубов Дуарти Лемуша, сравнение никак нельзя было назвать удачным, и Албукерки с улыбкой ответил: «Лемишу не нужно было их мне показывать».

Через сорок восемь часов после отражения вылазки «турецкой» конницы португальцы установили на позициях свои тяжелые бомбарды и встали лагерем под стенами Бенаштарима, оказавшегося теперь в полном окружении, как с суши, так и с моря. Открыв огонь, португальские пушкари решили судьбу форта. На четвертый день рухнула часть его стены, и Росул Кан выслал парламентеров.

Однако кавалейру и фидалгу даже слышать не хотели о переговорах. Они хотели расширить брешь и взять городок приступом. «В Бенаштариме нет ничего ценного, кроме лошадей и пушек» — пытался урезонить их генерал-капитан. «И потом — чем Вы собираетесь кормить военнопленных? Если же Вы захотите перебить всех восемь тысяч турок, они не дадут себя перерезать, как баранов, а постараются как можно дороже продать свою жизнь и нанесут нам лишние потери».

Его увещевания побудили вышеупомянутого Перейру к клеветническому утверждению, что губернатор Индии подкуплен Росул Каном. Не обращая ни малейшего внимания на эту бредовую сплетню, дом Афонсу назвал «туркам» свои условия. Им надлежало уйти из Бенаштарима, сдав предварительно всех лошадей, все пушки и все оружие, а также выдав всех перебежчиков, изменивших Христовой Вере и своему португальскому отечеству.

Выполнить это, последнее, условие, «туркам» было особенно трудно. Перебежчики были не только их лучшими пушкарями, но и приняли ислам, а религия Росул Кана запрещала ему выдавать своих единоверцев, даже свежеиспеченных, иноверцам. Однако, осознав всю безвыходность своего положения, он согласился и с последним требованием, но с условием, что Албукерки сохранит перебежчикам-вероотступникам жизнь.

Вступление португальцев в Бенаштарим вызвало в форте панику. Однако Албукерки позаботился о недопущении грабежей и насилий. Под надзором Нороньи, все магометане (кроме «неофитов»-перебежчиков) со своими семьями были перевезены на гребных лодках на материк. Поскольку молодой капитан Норонья весьма сурово наказал нескольких португальцев, попытавшихся ограбить, вопреки запрету, тех, кого везли на материк, злопыхатели не преминули распространить слух, что и он, как его дядя Албукерки, тоже подкуплен «неверными».

«Полагаю, турки больше не вернутся» — написал Албукерки королю в завершение своего доклада. Тем не менее, он решил восстановить Бенаштарим, превратив его в новую, уже португальскую, крепость.

Пока же дом Афонсу решил использовать его разрушенные пушечными выстрелами стены как «наглядное пособие» для демонстрации эффективности португальской осадной артиллерии посланнику Малик Ияса, повелителя Диу. Время от времени Албукерки и хитрый «татарин» обменивались вежливыми дипломатическими посланиями, хотя опасливо и недоверчиво следили друг за другом. Губернатор Индии надеялся, что царь Камбея когда-нибудь разрешит ему построить форт в своем столичном городе, а Малик Ияс делал все возможное, чтоб этого не допустить.