Скай стискивает руками колени, и по ее прерывистому дыханию можно догадаться, что она изо всех сил старается сохранить самообладание.

– Это продолжалось вечер… за вечером… вечер за вечером.

Я немедленно бросаюсь к дивану и опускаюсь на колени рядом с ней. Обняв за спину, стискиваю ее руку.

– Я боялась ложиться спать, боялась просыпаться, боялась принимать ванну и говорить с тобой. Обычно маленькие девочки боятся монстров в шкафу или под кроватью. В меня вселял ужас монстр, который должен был любить меня! Ты должен был защищать меня от таких, как ты!

Страдание в ее голосе разрывает мне сердце. Хочу, чтобы она ушла отсюда. Не хочу, чтобы она слушала его.

– У тебя есть другие дети?

Он опускает голову и прижимает ладонь ко лбу, не в силах ответить ей.

– Есть? – пронзительно выкрикивает она.

Он качает головой:

– Нет. После твоей матери я не женился.

– Значит, занимался этим только со мной? – (Он по-прежнему смотрит в пол, избегая ответа.) – Отвечай, – теперь уже тихо произносит она. – Делал это до меня с кем-то еще?

Наступает долгая пауза. Он упирается взглядом в пол, не в силах признаться. Она пристально смотрит на него, ожидая ответов, за которыми сюда пришла.

После долгого молчания она поднимается. Я хватаю ее за руку, но она, качая головой, смотрит мне в глаза:

– Все в порядке.

Мне не хочется отпускать ее, но придется позволить ей сделать так, как она считает нужным.

Она подходит к отцу и опускается перед ним на колени:

– Я болела. Мы с мамой… были в постели, а ты вернулся с работы. Она сидела со мной всю ночь и очень устала, и ты велел ей пойти отдохнуть. – (Он смотрит ей в глаза, как будто раскаивается. Даже не знаю.) – В тот вечер ты обнимал меня, как подобает отцу. И пел мне. Я помню, ты любил песню про луч надежды. До смерти мамы… пока ты еще не страдал… ты ведь не делал этого со мной?

Он качает головой и дотрагивается до ее лица.

У меня возникает желание оторвать ему руку, как это было и с Грейсоном. Только на этот раз я не собираюсь ограничиться рукой. Мне хочется оторвать ему голову, открутить яйца и…

– Нет, Хоуп. Я очень тебя любил. И до сих пор люблю. Я любил тебя и твою маму больше жизни, но когда она умерла… самое лучшее во мне умерло вместе с ней.

– Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, – холодно произносит она. – Знаю, ты любил ее. Я помню. Но мне от этого ничуть не легче найти душевные силы, чтобы простить тебя. Не знаю, чем ты так уж отличаешься от других людей… настолько, что позволил себе такие выходки. Но все равно я знаю, ты меня любишь. И, как ни трудно в этом признаться… я тоже когда-то тебя любила. Все хорошее в тебе. – Она поднимается и отступает назад. – Я знаю, ты не такой уж плохой. Я понимаю. Но если ты любишь меня, как говорил… если любил мою мать… то сделаешь все, чтобы помочь мне исцелиться. За тобой должок. Будь искренним, и тогда я уеду с неким подобием покоя в душе. Поэтому я здесь, понимаешь? Только ради покоя.

Теперь ее отец плачет. Она снова подходит ко мне, и я, честно говоря, потрясен ее решимостью. Смелостью. Выдержкой. Провожу по ее руке, нащупываю мизинец и хватаюсь за него своим мизинцем.

Тяжело вздохнув, отец вновь поднимает на нее глаза:

– Когда я впервые запил… это случилось только один раз. Я сделал что-то со своей маленькой сестрой… но только однажды. Это было за несколько лет до знакомства с твоей мамой.

Она шумно выдыхает:

– А после меня? С тех пор как меня забрали, ты делал это с кем-то еще? – (По виноватому выражению его лица понятно, что да.) – Кто? Сколько их было?

Он еле заметно качает головой:

– Только одна. Несколько лет назад я бросил пить и с тех пор никого не трогал. Клянусь. Всего их было три, и это случалось в самые трудные минуты. Трезвый я контролирую свои желания. Вот почему я больше не пью.

– Кто она была?

Он кивает направо, в сторону соседнего дома.

В сторону дома, где жил я.

А еще там жила Лесс.

После этого я уже не слышу ни единого слова.

Вы можете подумать, что самый страшный час в моей в жизни был тот, когда я обнаружил тело своей сестры.

Это не так. Самое страшное произошло в тот вечер позже, когда мне пришлось сказать матери, что ее дочь мертва.

Я помню, как положил тело Лесс себе на колени, изо всех сил пытаясь осмыслить происходящее. Пытался осмыслить, почему она не отвечает. Почему не дышит, не разговаривает, не смеется. Как-то в голове не укладывалось, почему в один момент человек здесь, а в следующий – его уже не существует. Просто… не существует.

Не знаю, сколько времени я держал ее на руках. Могли пройти секунды. Или несколько минут. Черт, я настолько отключился, что могли пройти часы. Я помню, что, когда внизу хлопнула входная дверь, я все еще держал ее на руках.

Помню, как запаниковал в ожидании того, что должно было произойти. Мне предстояло спуститься вниз и посмотреть в глаза маме. Предстояло сообщить ей, что ее дочь умерла.

Не знаю, как я это сделал. Не знаю, как отпустил Лесс, чтобы подняться на ноги. Не знаю, как нашел в себе силы встать. Когда я подошел к лестничной площадке наверху, они с Брайаном снимали куртки. Он взял ее куртку и повернулся, чтобы повесить на вешалку. Мама с улыбкой подняла на меня глаза, но почти сразу перестала улыбаться.

Я начал спускаться к ней. Я так ослаб, что шел очень медленно, со ступеньки на ступеньку, и не сводил с нее глаз.

Не знаю, было ли дело в материнской интуиции, или по выражению моего лица она догадалась о случившемся, но она затрясла головой и попятилась от меня.

Я заплакал, она запаниковала, продолжая пятиться, пока не уперлась спиной во входную дверь. Брайан переводил взгляд с одного на другого, совершенно не понимая, что происходит.

Повернувшись, она вцепилась в дверной косяк и прижалась щекой к двери, зажмурив глаза. Она словно пыталась отгородиться от меня, чтобы не пришлось узнать правду.

Ее тело сотрясали беззвучные горестные рыдания. Помню, как дошел до нижней ступени и смотрел на нее оттуда, думая о том, что она придает новое значение слову «потерянный». В тот момент я полагал, что слово «потерянный» может относиться только к матерям.

Больше я так не думаю.

Слово «потерянный» можно приберечь также и для братьев.

* * *

– Лесс, – шепчу я, отворачиваясь от Скай и ее отца. – О господи, нет!

Я упираюсь головой в дверной косяк, крепко ухватившись обеими руками за шею сзади. Мое тело сотрясается от беззвучных рыданий. Грудь горит огнем, горло саднит, а сердце совершенно разбито.