Через неделю (они где-то путешествовали и только что вернулись) еж постучал ко мне. Я поспешил наружу, надеясь услышать еще что-нибудь из плодов просвещения. Еж, однако, пожаловал по другому делу. Речь он, вероятно, давно забыл или благоразумно решил не полагаться на те вершки и корешки, которыми располагал, потому объяснялся жестами. Он звал меня идти за ним, показывая шипами, всем телом, что вопрос чрезвычайной важности и 1<56

не терпит отлагательств. Мы проследовали к кораллу, где нетерпеливо поерзывал рак. Он располагался к нам задом и в дальнейшем действовал через секретаря: говорил короткую, загодя заготовленную фразу ежу, тот по-быстрому, чтобы не забыть, вываливал ее мне и спешил за фразой следующей. Итак, до моего сведения доводилось, что они с сегодняшнего дня и впредь не являются более ответственными за мою судьбу. (Они — он с ежом, они — раки, они — адепты разума, они — он, — не уточнялось.) Вместе с тем, говорилось далее, существуют обстоятельства, которые не могут быть отданы во власть личного произвола и случайности. Учитывая это, принималось решение:

1. Именем Долга и Традиции обязать меня воспроизвести потомство.

2. Во избежание тупиков, обрывов и провалов в Бездну в генерации следующей воспроизводство осуществить с кандидатурой, указанной в пункте 3.

3. Черепаха Бэлла, отряд пресмыкающихся.

4. Надзор за исполнением решения возложить на ежа морского.

Вопросы, которые я задал после некоторой паузы, были в самом деле крайне глупы.

— А она согласна? А вы уверены, что это возможно в принципе?

— Подите к черту, дурак и формалист! — не без удовольствия передал мне еж; рак уже отваливал, давая понять, что разговаривать нам больше не о чем.

Бэлла, отряд пресмыкающихся, вползала в мои грезы.

Зонд опустился около полудня. Выглядел он не так элегантно, как прежде, — с канатика свисала тина, вместо серебряного кольца было деревянное.

Памятная детская радость шевельнулась в душе, но тут же канула, уже навсегда. Рак тоже не обнаружил воодушевления, наоборот, сперва даже отпрянул, попятился — уже просто по привычке он находился в точке, над которой кольцо повисло, потом застыл, размышляя. Быть может, он подумал, что зонд пришел за мной, и именно такая догадка заставила его сдвинуться с места. Он шел к кольцу обреченно, не сомневаясь, что ничего хорошего путешествие наверх уже сулить не может, однако шел и за кольцо уцепился торопливо, точно боясь, что я сейчас рвану и влезу первый. Лифт поехал — не плавно, но толчками, потом застрял, кольцо стало раскачиваться, потом… я отвел глаза, чтобы не видеть этих полетов, инстинктивно сунул куда-то лапу, ища лапу мамину, и едва поборол искушение взглянуть туда, за стекло. Но жуть приманчива, и, когда я все-таки посмотрел наверх, ни рака, ни кольца уже не увидел. Никогда я не ждал его возвращения с таким нетерпением, никогда не глядел наверх с такой жаждой дождаться.

Довольно скоро он появился в вышине, был отчетливо виден шарик в его клешнях — точно такой же, как когда-то, или даже побольше. Зонд еще немного опустился и стал раскачиваться, сперва медленно, потом сильнее и сильнее, рак, о боже, едва не сорвался вниз, в последнее мгновение чудом успел зацепиться за кольцо задними ножками — ну, теми ножками, которые у нас сзади, и теперь, повиснув головой вниз, с шаром в клешнях летал вправо и влево, то исчезая из виду, то вновь проносясь надо мной, над камнями и кораллом, черный, большой, усатый, пучеглазый. . На этот раз я не совладал с собой и посмотрел туда: хоть и небольшая, но все же толпа неистовствовала за стеклом, не иначе культпоход олигофренов, идиотов и имбецилов по совсем уж бросовым ценам. Страшные рожи бедняг, призванных немного развлечься, прилипли к стене, рты, лбы, носы размазывались по ней, съезжали вниз, не в силах совладать с уморой, и вскоре, смешавшись, кучей корчились внизу, празднуя наконец и свой праздник, на который, я не сомневался, имели право. Зонд уже опустился. Я поспешил на помощь раку, все висевшему вниз головой. Он был не в состоянии разжать ножки, клешни, они намертво сжимали кольцо и шар; в результате пришлось оторвать его вместе с кольцом. Отволакивая его в нору, я подумал, что доживать ему так и придется — вцепившимся, с шаром и кольцом воедино. Подумал, представил и не нашел в том ничего невероятного, точно объем возможного был безграничен и с некоторых пор неуязвим, неприступен для удивления, потрясения — всего, что так именовалось. Да, будет жить, будет ползать, вероятно, медленнее, чем прежде, быть может, каким-то новым способом, — уже уразумелось, улеглось, как чуть ранее, когда летал он на качелях, уразумелась, растеклась и затихла во всеумиротворяющем том объеме привычнейшая, впрочем, мысль о себе — о своей беспомощности: ну, вижу, ну и что, вот-вот, значит, отвернуться и не видеть или не отворачиваться и видеть дальше, ибо. . кажется, ясно.

Но нет, опять нет, да и была это лишь моя игра, скорбная забава ума, никому, кажется, не вредившая. Рак оклемался, во всяком случае, внешне. Двигался прежним способом, разумеется, освободившись от тех предметов, правда, волочил затекшие ножки, и клешни выглядели неестественно, будто протезы, что, однако, не помешало ему отправиться в путешествие, еще и прихватив с собой шарик с кормом: он катил его, подталкивая задницей.

Уж не помню, сколько он отсутствовал. Вернулся вместе с ежом; собственно, о том, что они пришли, я догадался по странному шуму — смеси громкого бульканья и прочих веселых звуков, наш угол ничего подобного еще не слыхал. Мне почудилось тогда, что с ними Бэлла, а если не с. ними, то на подходе, она, несуетливая моя суженая, там, за облачком песка, легким шлейфом тянувшимся за ежом и раком. Нет, не сейчас, мы с ней это понимали, зная цену надежде и уже слившись в этой тайне, в сладком заговоре, не подлежащем надзору.

Учитель, ученик, не знаю, кем уж они теперь были, явились под сильнейшей балдой. О том, что еж употребляет, я знал и раньше. Он сказал об этом в один из первых к нам визитов, выучив назубок не самый легкий глагол и пользуясь им вместо приветствия, ритуальных вопросов типа «как дела», «как поживаете» и прочих околичностей: «Употребляю». «Знаем, знаем, догадываемся», — бурчал на это Старик. Ракуша улыбался чуть виновато, точно употреблял он, и обращал мое внимание на прекрасное ежа произношение. Я не понимал, о чем речь, покуда не увидел однажды, как еж кувыркался, пускал пузыри и не