Сокол опустошенно смотрел на догорающие БТ, в одном из которых погиб целый генерал, пришедший на помощь лейтенанту. Захар спустился в блиндаж и приказал телефонисту связаться со штабом.

   Трубка несколько секунд молчала, потом майор Бирюков сказал, что запрещает лейтенанту выходить из ДОТов, поскольку противник этого и добивается, чтобы затем опрокинуть его и на плечах ворваться в расположение.

– Считаюсь с такой возможностью, товарищ майор. Принимаю меры предосторожности, – сказал Сокол.

– Сколько у тебя сейчас в строю? – спросил комбат.

– Одиннадцать, – с трудом выговорил лейтенант.

– Одиннадцать? – переспросил Бирюков. – Почему одиннадцать. Пуганов до тебя дошел?

– Танки уничтожены, генерал погиб.

– Ты точно это видел? Погиб?

– Так точно, на моих глазах.

– Ты там не кисни, Сокол, не кисни. По-любому один не останешься. Держаться до последнего. Помощь …

– Алло, алло, товарищ майор, – кричал в трубку Сокол.

Связь прервалась, и больше услышать голос комбата Соколу не пришлось. Комбат Бирюков сидел на стуле, запрокинув голову. На груди растекалось темное пятно. Лейтенант Купченко опустил еще дымящееся дуло пистолета. Потом развернулся и сказал по-немецки:

– Уходим. В казематы не спускаться, с солдатами в окопах в бой не вступать. Мы свое дело сделали, у нас другая задача. Уходим.

Защитники железобетонных сооружений лейтенанта Сокола держались стойко. Упорно обороняясь, раз за разом они отбрасывали огнем наступавшие цепи гитлеровских солдат. Бой продолжался до исхода снарядов, патронов и гранат. Немцы подошли вплотную к сооружениям и начали расстреливать их прямой наводкой из орудий. ДОТы уже не могли прикрыть друг друга огнем, чем и воспользовались вражеские саперы. Приблизившись вплотную к железобетонным сооружениям, они начали забрасывать их связками гранат, заливать горючими веществами.

Левый каземат был пробит снарядом. Сокол приказал оставшимся в живых перебраться в правый каземат. Лейтенант и писарь роты Ваня Барсук помогали перетаскивать боеприпасы.

ДОТ был блокирован. Под плотным пулеметным огнем к нему слева ползли солдаты штурмовой группы противника. Их перепачканные землей маскхалаты, как одеяния привидений, осторожно перемещались от укрытия к укрытию. У двоих штурмовиков Сокол распознал огнеметы.

– Приготовить гранаты, – голос Захара дрогнул. Здесь в правом каземате укрылись женщины с детьми, в том числе жена комвзвода Федорова Пелагея с трехлетней дочерью и трехнедельным младенцем на руках. Сам Федоров был уже убит, но ни Сокол, ни Пелагея об этом еще не знали, так как комвзвода находился в другом ДОТе.

Первые разрывы брошенных гранат приостановили немцев. Но это не могло серьезно переломить ситуацию. Боеприпасы были на исходе. Конец становился неизбежным. Сокол приказал отойти по ходу вглубь каземата. Уцелевшие бойцы спускались в подземный этаж, закрывая люки.

Несколько минут были слышны только разрывы снарядов на соседних ДОТах. Вокруг ДОТа «Сокол», как его уже окрестили бойцы, казалось, ничего не происходит.

– Может, ушли? – спросила Пелагея, умоляюще глядя куда-то вверх.

Лейтенант вздохнул. Он знал, что «эти» не уйдут.

– Нет, готовят заряд. Сейчас подрывать будут.

– Мамочки… – прошептала жена комвзвода.

Внизу становилось нестерпимо душно. Дым по переговорным трубам, в которые не успели вставить газонепроницаемые мембраны, вползал в каземат и оседал, не давая дышать. Бойцы попытались заткнуть отверстия шинелями и одеялами…

Поздно… Стало тошнить.

– Всем одеть противогазные маски, – приказал Сокол и, закрывая одной рукой рот, достал противогаз.

Надел. Кхх, кхх.

Пробита трубка. Захар начал задыхаться. Огляделся. У стены, привалившись спиной, сидел рядовой Сенькин, гимнастерка его была вся в крови. Он дотянулся до его шеи, пощупал пульс. Мертв. Сокол снял противогазный шлем с убитого и надел. Маска была полна крови. Чуть не захлебнулся… Выплеснул кровь, сколько смог, на бетон и только тогда задышал.

Вокруг лейтенанта на узком пятачке сидели пятнадцать человек. Шесть бойцов, три женщины, шесть детей. Взрослые и дети тяжело дышали. Лейтенант обратил внимание, что все в подвале смотрят в одну точку. Все смотрели на одного малыша. Это был Олежка, трехнедельный младенец, сынок комвзвода Федорова. Надеть на него маску было невозможно, поэтому Пелагея прикрыла его нос и рот платком, надеясь таким образом спасти ребенка. Сокол подтянулся на руках, подсел к Пелагее и смочил платок водой из фляжки.

– Так лучше, – сказал он, но из резиновой маски послышалось только: «Уак ууучше.»

Снаружи раздались шипящие звуки.

– «Поджигают бикфордовы шнуры», – подумал Сокол.

Все сидевшие в бетонной могиле слышали это и, как по команде, стали подползать к центру ДОТа, собираясь вокруг Сокола и Пелагеи.

Захар огляделся и вдруг запел:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов.

Обнявшись, женщины, дети и бойцы пели вместе. Стук сердца из груди подкатил куда-то к горлу, сжал его. Из масок были слышны только глухие звуки. Но они продолжали петь и ни одной слезинки, ни одного слова о пощаде не сорвалось с губ.

***

22 июня 1941 года, ОПАБ 18, 13.00

После прорыва на Коденьском мосту, унтерштурмфюрер Клюзенер вместе с отделением вышел к форту № 4, где держал оборону 18 отдельный пулеметно-артиллерийский батальон. Укрепления форта с первых минут находились под ураганным орудийным и минометным обстрелом. Выдвинутые на помощь бойцам танки генерала Пуганова Т-38 и БТ-7 пылали огнем, создавая завесу едкого черного дыма. Под прикрытием огня и дыма штурмовые группы подходили к ДОТам на расстояние одного броска.

Клюзенер наблюдал это в трубу перископа на временно оборудованном командном пункте. Он сейчас не мог объяснить, что с ним происходило. Немецкая пехота атакует укрепрайон и исход этого боя ему, человеку из 21 века, известен. Немецкое оружие на его глазах убивает советских солдат, а он, полковник Поярков, оказавшийся в теле немецкого унтерштурфюрера, не предпринимает никаких действий.

Поярков пытался отстраниться от происходящего. В голове пульсировала мысль:

– «Выполнить задачу, выполнить задачу. Мне не спасти этих ребят. Что толку от моей гибели сейчас. Важнее проявить выдержку. Найти Лемыча. Дойти до назначенной цели. И тогда гибель этих ребят не будет напрасной».

– Разрешите доложить, – отвлек от мыслей голос роттенфюрера Хуммельса, который обращался к стоящему рядом гауптштурмфюреру Шадеру. Последний натянул неторопливо белую перчатку на руку и кивнул.

– Русские оказывают яростное сопротивление. Даже недостроенные, необвалованные ДОТы продолжают вести бой. Там, где снарядом пробит один из казематов, защитники переходят по подземным ходам в следующий и ведут огонь, – доложил Хуммельс.

– Что скажете, Клюзенер? Это совсем не похоже на то, что мы видели во Франции? – спросил Шадер.

– Русские солдаты всегда отличались стойкостью, – заметил Поярков.

– Да. Но все же, они не чета немецкому солдату, победителю Европы. Еще бы понять, за что эти пограничники умирают, за своего Сталина?

Поярков не успел ответить. Шадер