– За сорок минут он решил весь тест, – подал голос мужик в полосатых носках.

– Хмм. – Полковник взял из папки еще один лист. – Языки программирования, их вы тоже изучаете?

И тут до меня дошло: меня не собираются наказывать, наоборот, они меня вербуют.

Что же касается меня: со мной произошло самое ужасное, что может произойти с ребенком, – я вырос[9].

В одиннадцатом классе к нам в школу приехали «специалисты по профориентации» (да, оказывается, есть и такие), они провели несколько письменных тестов и один устный. На выходе оказалось, что у меня «выдающиеся лингвистические способности», что очень странно, потому что успехами в этой области я никогда особо не блистал. Да, у меня была пятерка по английскому, но там мы дальше London is the capital of Great Britain не заглядывали.

Специалисты, впрочем, оказались правы. Окончив школу, я за лето подтянул английский настолько, что к концу июля уже мог читать рассказы Марка Твена в оригинале. Я легко запоминал новые слова, писал их на полосках бумаги и расклеивал по квартире, на двери холодильника, на потолке над кроватью, везде – и так запоминал.

Вступительные экзамены я сдал не то чтобы очень уж триумфально, но проходной балл набрал, и в итоге уже в середине августа мне сообщили, что я поступил в МГУ на факультет перевода.

Так началась моя студенческая жизнь. И да, я, честно говоря, ожидал, что это будет точь-в-точь как в «Тайной истории» Донны Тартт: я встречу группу таинственных и очень красивых молодых людей – специалистов по древним языкам, и покорю их своими «выдающимися лингвистическими способностями», и быстро стану своим, а потом… ну, потом мы убьем Банни и всю оставшуюся жизнь будем скрывать следы преступления и страдать. Много и красиво страдать.

Да, я был фанатом Донны Тартт в те времена.

Но все вышло иначе. Во всяком случае, в моем институте не было группы таинственных и очень красивых студентов-специалистов-по-древним-языкам, и потому покорять своими «выдающимися лингвистическими способностями» мне было некого.

Первым культурным шоком для меня стала общага. Именно там я узнал, что постельное белье, оказывается, надо стирать хотя бы раз в неделю и что если этого не делать, то скоро цветом и фактурой простыни будут похожи на Туринскую плащаницу. В общаге все было по-новому: вместо воды из кранов текли звуки, причудливые, странные, как песни китов, а трещины на потолке напоминали карту дельты Амазонки.

Общага была местом, лишенным личного пространства, я долго не мог к этому привыкнуть. Впрочем, и здесь не обходилось без волшебства. Однажды вечером я вернулся с занятий, и мой сосед по комнате, Данила, сказал мне:

– Эй, тебя тут искал один, с журфака. Представился Греком, сказал, ты поймешь.

Вот так, после трехлетнего молчания, Саша Грек снова появился в моей жизни. Просто пришел в общагу. За это время он сильно вырос и, кажется, еще сильнее похудел. И, судя по нелепой прическе, до сих пор стриг себя сам. О том, куда он пропал тогда, в школе, я спрашивать не стал – уродливые шрамы порезов на его запястьях я и так отлично видел, даже несмотря на то что он всегда и везде старался ходить в рубашках и кофтах с длинным рукавом.

Жизнь в университете сильно изменила его – здесь не было гопников и скучных ненужных тупых уроков типа труда и ОБЖ, и каждый студент мог раскрыть свой потенциал. Я как-то вскользь заметил, что это странно – узнать, что он, Грек, учится на журналиста.

– Я был уверен, что ты станешь частным детективом, – сказал я.

– Это все мой дядя, мамин двоюродный брат, – сказал Грек. – Он телеведущий на Первом канале. Помог мне поступить сюда, практику буду проходить у него.

Грек был все тот же: в голове бардак, но такой фактурный и яркий, что наблюдать за ним – одно удовольствие. И еще: к старым бзикам теперь добавилась парочка новых – он, например, никогда не говорил: «На улице жарко», он обязательно называл точную температуру: «На улице тридцать три градуса».

– Во всем должна быть точность, – повторял он и знакомым жестом убирал упавшую на глаза челку.

Когда же я не смог ответить на вопрос, какая у меня группа крови, он и вовсе пришел в ярость:

– Ты дурак-нет? А если ты попадешь в аварию и потребуется переливание? Да ты кровью истечешь раньше, чем они анализ успеют сделать!

Сперва эта его дотошность меня дико раздражала, но очень быстро – буквально через месяц – я привык.

– Ты можешь себе это представить? – спрашивал я у мамы; я звонил ей раз в неделю. – Чисто математически какова вероятность того, что два человека из Рассвета поступят в МГУ и встретятся в общаге?

– Да уж, удивительно, – равнодушно вздыхала она. – Какое странное совпадение. Небось сейчас опять броситесь искать пропавшее озеро или что-нибудь в этом роде.

С ней было очень сложно говорить – она теперь жила одна, и новая жизнь в «опустевшей квартире» очень плохо влияла на мамин характер: в голосе чувствовалось вечное недовольство, она каждый раз исподтишка, как бы между делом упрекала меня в том, что уехал в Москву и бросил ее там, в Рассвете, одну. Егору тоже доставалось.

И, выслушав все мои истории про встречу с Греком, она задала Вопрос. Вопрос, который каждая мать рано или поздно задает своему сыну-студенту:

– А у тебя самого-то как дела? Девушка есть?

* * *

И тут мне придется признаться: я был ботаном; лицо цвета промокашки, очки в толстой оправе, грязные волосы и целый букет комплексов – да, это я. Здрасте. Поэтому нет ничего удивительного в том, что самое важное событие моей молодости произошло со мной именно в библиотеке. Зимой я постоянно там сидел, в основном потому, что там, в отличие от общаги, хорошо топили. В библиотеке все были свои, ну, то есть мы не то чтобы очень уж ладили друг с другом, но за два года обучения уже порядком привыкли друг к другу и даже здоровались при встрече.

Там была девушка, с которой я уже целый год собирался познакомиться. Она приходила по средам, садилась за стол в дальнем углу читального зала, под аркой, и что-то напряженно переписывала в тетрадки на пружинках. Светлые волосы, забранные в хвост красной резинкой, родинка на левой щеке, ямочка на подбородке. Просто так подойти к ней я боялся, поэтому целыми днями, сидя через два стола от нее и делая вид, что усиленно конспектирую что-то, я придумывал «зловещий план знакомства». План состоял из пяти пунктов:

1) выяснить, какими книгами она пользуется;

2) найти эти книги и прочесть от корки до корки, тщательно подготовиться;

3) перестать трусить и подойти к ней (самый сложный пункт);

4) завязать разговор в стиле: библиотекарь сказал, что вы взяли последний экземпляр этой книги; эта книга вам еще нужна?