Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пожарники пришли в сумерках, поужинали, покурили и полезли в палатку.
– «Большую медведицу» я раз попробовал, но дошел, – донесся голос Гришки.
– А что это за медведица?
– Это пива отпиваешь и доливаешь из бутылки белой. Потом запиваешь этим ершом и обратно доливаешь. Давишь, пока ничего не останется. Ну, я дошел! Так чистило, что об забор губу разорвал.
– Орел ты, Гриша! Правда ведь, дядя Федя, орел?
– Да еще какой! – отозвался Неелов.
– А что ты еще пил? – подзадорил кто-то Гришку.
– Одеколон, – взялся объяснять Колотилин. – Жгет, будто пожевал крапиву, но действие – ничего! Политуру пил. В нее надо соли сыпануть, а когда уж осядет – тогда. Да чего я, мужики, только не пил! «Самосвал» пил, «Кровавую Мэри»…
– Кого-кого?
– «Кровавую Мэри». Это водка с томатным соком. Русский коктейль пил…
– А это что?
– А это сто грамм московской выпьешь, потом сто грамм столичной и попрыгаешь малость, чтоб перемешалось…
В палатке кто-то засмеялся:
– Врешь ты все, Гриня!
– И правда вру, – согласился Колотилин, и снова послышался добродушный смех.
Пина тоже улыбнулась и перестала слушать. Ей хотелось спать. У костра уже сладко сопел Бирюзов, а Родион все пил свой соленый чай, оглядывал темную долину и звездное небо. Пина сидела напротив, следила за его взглядом и силилась понять, о чем он думает, осматривая эти черные склоны, далекие сполохи пожара, Млечный Путь, что рассыпался полосой прямо над долиной.
– Пина! – тихо окликнул Родион.
– А?
– Ты видела когда-нибудь спутник?
– Нет. – Пина даже сама поразилась тому, что действительно ни разу в жизни не замечала на небе спутников, которые, как пишут, похожи на летящую звезду. Их запустили, наверно, уже больше сотни, но почему, правда, не видать?
– Хоть бы какой усмотреть, – сказал Родион. – Наш или американский – все равно…
– А зачем? – поинтересовалась она.
– Ты бы полетела вообще-то?
– А ты?
– Хоть сейчас!
– Без тренировок?
– А я тренированный, – засмеялся Родион. – И знаешь, о чем я подумал?
– Ну?
– Спутники ведь можно приспособить для нашего дела.
– Как?
– Пожары с них засекать.
– Неужели правда, Родион?
– А то!
Они помолчали. Уже давно пора было спать, и Пина спросила:
– Сюда змеи не приползут?
– Ты в палатке ляжешь.
– А вы с Александром где?
– Если потеснятся – тоже. Буди Саньку.
Потеснились. В палатке продолжался какой-то разговор.
Пина долго разворачивала мешок и влезала в него, прислушиваясь к спору.
– Ишь ты, «любить своих врагов»! Люби. А меня не заставляй, у меня своя голова. Любить врагов! Хреновина все это…
– Постой, а если у него вера такая? А?
– Вера! Это дура-вера.
– Не-ет, всякую веру надо уважать.
– Уважать? Нет, шалишь! Не всякую! Слышь, Баптист, вот ты говоришь, что у тебя в России и дочка, и сын, и жена, и дом. Так? И вот я тебе становлю вопрос. Будто к тебе в избу лезет зверь. Так? Ты тоже оружию не возьмешь?
– Топором ссяку, – послышался в темноте несильный голос Баптиста.
– Ага! А если бандюга?
– Ссяку.
– Ага! Тут я тебя и съел! А если на Россию, положим, бандюга вроде Гитлера?
– Это другая статья! На том свете, перед Богом-то, все…
– Другая статья! На том свете! Дом-то твой не на том свете, а в России стоит! Гриша, слышь?
– Чего? – отозвался Колотилин.
– Ты служил?
– А как же!
– Родион! А ты?
– Действительную отсаперничал, – отозвался Гуляев. – А под конец в десанты попал…
– И я служил. А дядя Федя насквозь войну прошел. И Гуцких тоже. И вот, – слышь, Баптист? – ты думаешь, мне лить свою кровь охота? Дураков нету. Однако гляди, Родион, в случае чего, значит, мы с тобой должны детей этого Баптиста оборонять?
– Выходит, так, – подтвердил Родион.
– А почему?
– Кто их разберет, ёлки-моталки! – подзадорил Родион.
– Кто? А мы? Разбере-е-ем, неправда! Я знаю, где тут корень. Просто он стерво, кусок несчастный – думает на чужом хребту в рай въехать.
(Оборонять? Это, конечно, придется в случае чего, по вот и войны нет, а дезертиры есть. Если не работает кто или вполсилы норовит, – значит, он на чужом горбу едет. Все люди зависят друг от друга: труд этих хороших мужиков идет какими-то тайными путями, распределяется и хоть немного, да подкармливает дармоедов. Нет, если б каждый нес свои два пудика, много всем бы народом можно унести!..)
– А я так полагаю, – послышался чей-то насмешливый голос, – что на том свете, если он есть, тоже разберутся и за такую подлость заставят век пожары тушить…
– Пожары! – Голос был неразборчивым – дядя Федя, видно, совсем засыпал. – Вот нас подо Ржевом мололо…
– Слышь, Баптист! Значит, ты так и не возьмешь оружию?
– У нас запрет под присягу становиться, – смиренно сказал Баптист.
– «Запрет», – передразнили его. – Врешь ты все! Кусок свинячий, с-с-сука!
– Тихо! – предостерег Родион. – Девчонка тут.
Пине было слышно, как пожарники покашливают, посапывают и шмыгают носами, как ворочаются, тревожа соседей. Должно быть, они чувствовали, что работы с этим пожаром мало, и не берегли силы, хотя знали – Родион все равно подымет их завтра чуть свет.
– Пожары! Пожары еще ничего, – послышался смутный, полусонный голос Неелова. – На пожарах-то… это… еще туда-сюда…
– Да что же еще хуже? – вдруг раздался въедливый голос Евксентьевского.
– А тебе тут тоже плохо? – Крепкий голос, что «ел» Баптиста, нашел другую мишень. – Правда, мы ваньки и ничего не понимаем, а ты говори о своем, будто мы тебе ровня. А? Говори!
– Ну скажите, сколько вам платят за такую лошадиную работу? – презрительно спросил Евксентьевский.
– Сколько ни платят – все наши. А ты, парень, что ни скажешь – все поперек пуза…
– Товарищ Гуляев, вот сколько ты в месяц получаешь? – гнул свое Евксентьевский.
– Сто двадцать, – сказал Родион.
– И это деньги?!
– Да за прыжок десятку, но разве только в этом дело?.. Вот что – давайте-ка спать. Ша!