Постояли у калитки, пока Семен медленно разбирал повод доброго вороного коня, а потом проводили взглядом. Всадник скоро скрылся во тьме наступившего вечера, и постепенно затих стук копыт.

Над Хивой раскинула свой яркозвездный полог очередная зимняя бесснежная ночь.

Минул январь, а с ним и последние намеки этой удивительной для самарян зимы. В начальных числах февраля, когда воздух над Хорезмской землей наполнился первыми весенними хрупкими еще запахами, тревожные события всколыхнули Хиву: пришло известие о том, что родственники убитого Куразбека, старшины Тулгабек и Кальмет-хан, вместе с людьми своих улусов привезли в город Чап младшего брата киргиз-кайсацкого хана Нурали Эрали-Салтана и имеют твердое намерение посадить его на ханство в Хиве. Вместе с ними в Чап прибыли семьсот каракалпаков, свыше сотни нукеров Эрали-Салтана. На сторону неожиданного претендента встали недовольные Каипом туркмены.

Каип-хан спешно отправил в Малую орду Турмамбета, прочих киргиз-кайсацких посланцев оставил заложниками до получения согласия на брак с дочерью Нурали. И тут же выехал с войском усмирять мятежников.

Хива притихла. Закрылись базары, вход и выход из города только по письменному разрешению начальника стражи. Всех подозрительных, особенно туркменов, хватали и волокли в темный зиндон снимать допрос с пристрастием: зачем и кем послан? И нет ли злого умысла против хана Каипа или его близких родственников?

Затем пришло известие, что главные вожди мятежников уничтожены ловким, изворотливым ханом через верных людей, что Каип-хан напал на сторонников Эрали-Салтана и выбил их из города Чапа. Многие каракалпакские старшины погибли в стычках, простые воины отпущены по своим улусам, а пленного Эрали-Салтана везут в Хиву.

В день, когда пропыленная вереница войска через караван-сарай двигалась в сторону дворцовой площади, Данила Рукавкин вышел к калитке. Успел заметить, как вихрем промчалась группа нарядных всадников, среди которых был и хивинский хан с важным пленником. Потом шли конные, взбив над улицей такое облако пыли, что и солнце, казалось, посерело.

«Порасспросить бы Семена, что же там было?» – подумал Рукавкин, пытливо вглядываясь в проезжающих. Но Семена все нет и нет. Высокие копья, запыленные щиты, кольчуги, медные шапки, плащи, потные кони и скрип, будто скрипели не седла под всадниками, а пыль на стиснутых зубах…

– Эй, борода! – Этот крик заставил Данилу вздрогнуть. Прямо на него ехал на белом коне рослый рыжеусый всадник. – Ты, что ль, из Самары? Никак Семена встречаешь? Смерть нашла Семена. У Чапа на киргизское копье наткнулся. Там и зарыли… Помолитесь за его душу. – Пров проехал мимо, едва не зацепив за грудь Данилы железными стременами. И ни капли сожаления в голосе нового ханского сотника.

Данила облокотился о косяк ворот, смотрел в спину бывшего соотечественника и со злостью, вдруг вскипевшей в груди, захлопнул за собой калитку.

Больше часа еще за глинобитной стеной мелькали копья проходящего войска, потом все стихло, и до поздней ночи, в безветрии, на прохожих, на крыши домов и на голые стволы и ветки деревьев медленно оседала поднятая конскими копытами едкая серая пыль.

Вечером того же дня Маркел, распахнув кафтан – в Хиве и по теперешнему зимнему времени не знобит россиян, – в задумчивости сидел на прохладном жестком тандыре, давая ногам роздых после долгого и однообразного хождения по тесному дворику туда-сюда. Привычным уже к гомону хивинских улиц ухом уловил приглушенный пылью стук копыт со стороны караван-сарая. Стук этот вдруг оборвался против их подворья.

«Должно, ханские дозорные остановились послушать, что творится в доме, где обитают „ференги урусы“. Ну и пусть себе стоят, слушают, времени у них до утра куда как много, успеют объехать Хиву не один раз…»

В калитку торкнулись, но торкнулись не кулаком, властно и требовательно, а костяшками согнутых пальцев, с явным нежеланием привлечь чье бы то ни было внимание в соседних домах. Маркел в замешательстве поднялся с суфы, отряхнул кафтан, оглянулся на закрытую дверь дома, раздумывая, не позвать ли Кононова с казаками – время-то уже позднее. Из дома еле слышны голоса казаков и купцов, чему-то громче всех смеялся Федор Погорский.

«Вдруг опять какая байская уловка, чтобы выманить россиянина из ворот? – подумал Маркел, вынул из-за пояса заряженный пистоль, твердой поступью подошел к калитке. – Здешние баи с нашими на один покрой, лишь бы мужику какое притеснение похитрее придумать. Если недруги явились – пальну в воздух, дам знак казакам», – решил Маркел и строго спросил:

– Кого это бог принес в час неурочный?

По ту сторону крепкой двери ответили на родном языке:

– Отвори, брат. Россияне мы. В гости пришли, а еще передать прощальный поклон знакомца вашего Семена Кваса.

Маркел левой рукой – в правой готовый к стрельбе пистоль – отодвинул железный запор. Напротив него стояли два спешенных всадника в хивинском воинском снаряжении. На поводу у каждого конь под седлом, по сторонам седла висели круглый щит и колчан, полный оперенных стрел. Передний гость – широколицый крепыш среднего роста, на лоб из-под начищенной медной шапки выбился едва ли не на глаза кудрявый чуб.

– Дозволь войти, брат казак. Пришли мы с миром и с горькими вестями о смерти Семена. Явились самовольно, втайне от нашего нового сотника, тако же россиянина, по имени Пров.

– О Прове наслышан от Семена, – отозвался Маркел, посторонился, давая возможность всадникам ввести коней на подворье, задвинул засов на калитке, прислушался, не слышно ли чьих осторожных шагов по ту сторону высокой глинобитной стены. Тихо, даже муэдзин голоса не подает на минарете – и с высоты минарета солнца уже не разглядеть, ушло на запад, за прохладные зимой песчаные барханы.

– Коней привяжите вон там, в углу, у коновязи. Идемте в дом, братья. Гости нежданные, но желанные.

Казаки, разглядев хивинских воинов в проеме открывшихся дверей, на миг смешались и умолкли в недоумении, а Иван Захаров, не мешкая, тут же метнулся в дальний угол за палашом. Он решил, что хивинцы ворвались в их жилье большой силой и с дурными помыслами. Родион Михайлов, не отрывая глаз от поздних посетителей, зашарил руками вокруг, словно где-то здесь должна была лежать привычная руке гладкая оглобля…

– Россияне это, Семеновы товарищи, – послышался голос Маркела за спиной вошедших.

Воины, их было двое, отбили земной поклон, рукой до ковра, потом сняли медные шапки и трижды перекрестились на сияющий серебром складень в правом углу, перед которым с легким треском горела короткая толстая свеча.

– Мир вам, братья казаки и купечество. Примите поклон от христиан, живых и погибших, которых злая судьба забросила в хорезмские земли на долгие годы.

– Вот так хабар-новость! – Федор Погорский опомнился первым, поднялся с ковра навстречу гостям. Но еще проворнее оказался Данила Рукавкин. Караванный старшина радушно улыбался – не благо ли, еще россияне объявились, и вновь среди хивинских нукеров! Быть может, что про Семена порасскажут, про кровавую междоусобицу в Хорезмской земле.