слобода за рекою Москвою, где они жили, называлась Наливайкою, от слова «наливай». В. к. Василий, опасаясь худого примера от иностранцев и дурных от них последствий, запрещал русским жить вместе с ними. У всякой рогатки на улице стояли часовые; никто не смел ходить ночью без надобности и фонаря. Тишина царствовала в городе. Русские не злы, не сварливы, но москвичи склонны к обманам. Славили честность новгородцев и псковитян. Пословица «Товар лицом продать» оправдывала тогдашние времена[304]. Произнесенные слова «Да будет мне стыдно» заменяли клятву. Имя Божие не смели призывать напрасно, боясь Его праведного гнева. Клялись пред Св. Крестом и Евангелием, но с трепетом, зная, что за нарушение клятвы душа погаснет, как свеча. Не божились по произволу, зная заповедь: «Не произноси напрасно имени Господа Бога Твоего!» Эти достохвальные свойства изменились от угнетения татарского, почему неудивительно, если иностранцы осуждали наших предков прямодушных, клявшихся и в язычестве: «Да будем золоты, яко золото, и да будем иссечены своим оружием», не дерзая призывать во свидетели даже своего идола Перуна. Флетчер укоряет тогдашние нравы. Москвитяне не верят чужим словам, говорит он, ибо никто не верит их слову. Воровство и грабеж, весьма частые от множества бродяг и нищих, которые, требуя неотступно милостыни, говорят: дай мне или убей меня! Днем просят, ночью воруют, а вечером нельзя выходить из дома. Несмотря на это, он сознается, что искренняя набожность царствует между русскими[305]. Петрей говорит, что русские крепкие, сильные и не страдают никакими зловредными болезнями; но московитяне лукавые и обманчивые. Меч пишет, что русские одарены сметливостью, изобретательностью и остротой ума. Корб, восхваляя добродушие, говорит: «Достойно удивления, что в Московии никогда не было восстания». Капитан Шлейссинг, бывший несколько лет в службе царей Алексея, Феодора, Иоанна, Петра I и правительницы Софьи, отзывается с особенной похвалою о верности русских. «Я никогда не слыхал и никогда не читал, — пишет он, — чтобы русские восставали когда-нибудь противу своих государей, разве только противу самозванцев».

Иностранцы с удивлением описывают еще строгость постов наших предков и говорят все единодушно, что в самых отчаянных болезнях не решались употреблять мясного; что все посты встречали с набожными чувствами, ознаменовывали их добрыми делами, чистосердечным раскаянием и братским угощением[306].

От тех же самых монастырей подносили хлебы, капусту и квас: патриарху, боярам, окольничим, думным и ближним людям, думным дьякам, крайчему, стряпчему с ключом и всем приказным людям.

Может быть, обычай собираться из монастырей в Москву и собирать монастырскую великопостную дань присвоил и первому воскресенью Великого поста наименование Сборного воскресенья.

Монастыри тогда славились и ныне славятся искусным печением хлебов и отличным приготовлением капусты и квасов. При царе Михаиле Феодоровиче славился своими квасами монастырь Антония Сийского (Архангельской губ. Холмогорского уезда), так что государь посылал туда для ученья квасного варенья своих хлебников и пивоваров.

В субботу первой недели или в Сборное воскресенье, а иногда в другой какой-либо день после обедни сам государь раздавал в столовой избе укрухи боярам и другим чинам. К патриарху же посылал их с боярином. В среду первой недели поста (1667 г.) была отправлена к патриарху укруха ее стольником кн. Петр Ив. Прозоровским, и она состояла: из кубка романеи ренского, мальвазии, хлебца кругличатого, полосы арбузной, горшочка патоки с имбирем, горшочка мазули с шафраном, горшочка мазули с имбирем и трех шишек ядер.

На первой же неделе Великого поста, в пятницу, в Успенском соборе патриарх молитвословил над коливом (кутьею), которую раскладывал на серебряные блюда, и с соборным протопопом посылал к царю и ко всему его семейству (Ив. Забелин. «Некоторые придворные обряды и обычаи царей московских», помещ. в «Московск. вед.», потом перепечатано во «Владимирских губернских ведомостях» в 1847 г., № 7).

Занятие женского пола

Женский пол в семейном быту всегда был кроток и послушен. Муж обрабатывал землю, плотничал и строил; жена пряла, ткала, шила, и каждое семейство подчинялось старшему в доме, который разделял между ними работы и занятия[307].

У нас женщины сами шили для себя одежды и отличались искусным вышиванием разными шелками, серебром и золотом. Знатные боярыни и девицы преимущественно занимались этою работою и щеголяли ею. Анна, супруга в. к. Рюрика II, живя в монастыре св. Андрея в Киеве (в исходе XII в.), обучала детей шить золотом и серебром.

Введение вышивания золотом приписывают фригийцам. Во время Моисея (за 1500 лет до Р. X.) отличались египтяне шитьем по золоту и тканьем разноцветных материй; женщины сидонские славились вышиванием. Греки знали оба этих искусства еще до Троянской войны. Елена, по описанию Гомера, прекрасно изобразила на большой ткани кровопролитные битвы греков и троянцев; Андромаха вышила разными цветами несчастную смерть Гектора[308]. Многие из наших боярынь славились искусством вышивания. Жена Волынского, оберегателя Посольского приказа, славилась вышиванием.

Удовольствие в пении

Пение составляло особое удовольствие для наших предков, как и поныне между народом. Песни свадебные, хороводные, святочные, плясовые и церковные стихи услаждали их во всякое время. Правильность пения образовалась не ранее как около половины XI в., когда выехали к нам греческие певцы в великокняжение Ярослава. Они первые научили русских демественному пению на восемь голосов, чтобы и слух молящихся находил не одно удовольствие, но услаждение[309]. Княжна Янка, или Анна, как называет Татищев дочь в. к. Всеволода, будучи монахинею в монастыре Св. Андрея в Киеве, учила молодых девиц грамоте, пению и шитью[310]. Весьма справедливое замечание одного иностранца[311], что россиянок XVII в. главнейшее увеселение состояло в пении, коим они прогоняли свою скуку, ибо тогда женский пол, проводя всю свою жизнь в затворничестве, не мог участвовать в собраниях с мужчинами. Одна забава считалась им позволенною — качели, однако и ее осуждали невежы и суеверы, называя дьявольскою сетью[312]. Музыкою не занимался женский пол[313].

Уединенная жизнь

Женщины и девушки, будучи совершенными затворницами, не смели показываться чужим людям, даже не ходили в церковь с открытым лицом. Ни старики, ни родственники, ни братья не могли их видеть без особого позволения отца семейства или мужа, ибо, по тогдашнему мнению, те женщины были нечестные, которые сами показывались, а особенно когда не сиживали дома.

Троицын день. Художник Ф. С. Журавлев

В праздники и в летнее время мужья бывали к ним снисходительнее. Жены и молодые девушки выходили гулять на луг. Там пели и качались на качелях, а матери между тем гадали дочерям в фортунку[314].

Если женам и дочерям