Утром зимой в деревянном стареньком домике просыпаешься в десять. Не часов – градусов. Это нормально, есть дома, где утром волосы к подушке примерзают. Но просыпаешься в десять, как ни топи с вечера. Вера встает, растапливает печь, кипятит чай, подает мужу завтрак и ложится досыпать – ей на работу позже. Осталась-то всего пара месяцев до декрета. Готовить Вере не обременительно, она с девяти лет готовит. Она все делает быстро, на ходу, не задумывается. Рождается первенец. С ребенком сложнее, но все же проще в деревенском доме в Ленобласти, чем с отцом и его очередной новой женой в одной комнате в городе. А муж оказался иногородним, потому отец и не в восторге. Вернее, его новая жена.

Вторым забеременела – не уследила, тогда не было таких, как сейчас, возможностей предохраняться, еще первого кормила, а оно и случилось, не аборт же делать, в самом-то деле! Зато мужу дали от работы однокомнатную в городе. Вера из декрета так и не вышла, по второму кругу пошла, но успела институт закончить, заочно. После ее ПТУ легко оказалось в институт поступить, были такие разнарядки, как Лилина мама сказала бы «на пролетариат», но из-за ребенка решила на заочный перевестись перед самым дипломом. Все пугали: кто возьмет с двумя детьми на работу, однако устроилась. Бог весть, как успевала, но после деревянного домика своя теплая квартира – что там успевать-то? Вода из крана бежит, горячая! Топить не надо! Каждый день ухитрялась полы на кухне протереть – линолеум, что не вымыть? Своя же квартира! С отцом-то в коммуналке жили, Вера с тех же девяти своих лет «в очередь» мыла полы и прочее «общественное пользование».

Мальчишки здоровенькие уродились, другие болеют, а они в детский сад – без пропусков; уговорила в одну группу обоих принять: старший следит за маленьким. Старший сын в третий класс пошел – тот же возраст, когда Вера с Лилей подружились, Манечка появилась, – и взяла Веру тоска, захотелось ей дочку. Получился еще один мальчик, хорошенький, полненький. Вот тут государство и принялось опекать что есть сил, как с цепи сорвалось. Жили они не в Питере, в области: там, в области, возможностей больше. Мальчишки самостоятельные, а куда им деваться, если родители работают; учатся хорошо, помогают один другому. Трое мальчишек, что такого, у прабабушки одиннадцать было и еще огород с коровами-овцами, успевала же прабабушка! Квартиру дали уже трехкомнатную, а еще диплом и треугольный плюшевый флажок – «образцовая семья».

К перестройке и новому веку мальчики выросли, двое старших в институт поступили. Быстро все как-то. А сейчас у старшего сына свой бизнес, младших братьев к себе взял, крутятся. Квартиру разменяли, мальчики отделились: все одно, дома не ночуют, но звонят вот, без конца звонят. Потому что Вера у своего собственного сына на фирме работает, семейный бизнес.

С новой квартирой были проблемы. Вера привыкла к индивидуальному шуму: сперва свой дом, пусть хибарка, после «колониальной постройки» трехэтажный, зато с толстыми стенами. Новая же квартира в новом доме, хоть и дорогом, оказалась хлипкой с тощими стенками: у соседей телефон звонит, а слышно, как будто дверь в стене распахнута. Соседи молодые, ребенок у них родился, первый год ребенок все плакал; муж Верин даже сказал, наверное, больной ребенок-то, наши так не плакали. Вера усмехнулась: у нее молока всегда много было, вот и решила, потому сыновья спокойные. На другой год соседка принялась своему мужу скандалы закатывать. Причем по ночам. Ребенок пуще плачет, заходится. После и днем, и утром уже пошли скандалы – хорошо слышно через стенку. Девочка у них маленькая, рыженькая. Соседка на девочку кричит:

– Ты такая же убогая идиотка, как твой отец!

Девочка, понятно, ответить не может, не говорит еще. Ну разве подумает что про себя, слюни пустит да заревет. Отец семейства хоть на улицу сбегает, в машине скандал пересидеть, а девочке – куда? Раз Вера не выдержала, позвонила соседке в дверь, а та занята: орет на девочку, не открывает. Но Вера упорная, дозвонилась.

– Если не прекратите над ребенком издеваться, сообщу в органы опеки! – Посмотрела: соседка маленькая, худенькая, прозрачная совсем, беленькая – не рыжая, практически незаметная, то-то ее запомнить не удается! – и уже с сочувствием в голосе: – Ваш ведь ребенок-то, что же так кричать?

– Все сказали? – уточнила беленькая соседка. – Попробовали бы сами в одиночку без бабушек! – захлопнула дверь.

Вера слышала, как соседка долго стучала каблуками по паркету, в туфлях, что ли, дома ходит? Но с того дня крики и плач прекратились.

– А у меня дочь в Германии, – сообщила, тоже для Манечки, Лиля. – Мы с Сережей поженились, едва школу закончили. Конечно, он не нагулялся. А тут – ребенок. Ему к друзьям охота, ребенок плачет, как у твоей соседки. Уходил. На день, на два. Квартиру-то нам его родители устроили. В девятнадцать я уже хозяйкой была. Но хозяйкой зависимой. Муж гуляет, а я терплю. Даже не из-за квартиры, полученной от свекра. Выпивать Сережа начал еще тогда, но по молодости все выпивают. Всерьез сорвался после перестройки. Математики стали не нужны в наличествующем количестве. Вот его на службе и сократили. А я перед тем сама уволилась, из-за начальника. Дочка маленькая, денег нет, зато квартира своя. Чем только не занималась: челноком в Турцию ездила, торговала трикотажем, куриными окорочками, мобильными телефонами… Сейчас салон красоты держу. Сережа всерьез запил еще с трикотажной эпопеи, но тогда хоть до «белочки» не допивался. Я женщина слабая: пятнадцать лет терпела, больше не выдержала. Ушла. Сначала квартиру снимала, сейчас мужичка нашла, у него живу. Дочка выросла, ей квартиру купила, но она как уехала учиться в Германию, так и задержалась. А Сережу, куда же его! Тридцать тысяч в месяц ему даю, но не всю сумму сразу, иначе пропьет. Ребенок же у нас!

Забытая Манечка, невидимая Верой и Лилей, положила голову на крохотный столик, втиснутый меж кроватями двухместной каюты, и заплакала. Ей было совершенно не на что пожаловаться. Разве на то, что красота уходит и скоро уйдет совсем, а чайки все требовали крошек за кормой, все летели, сопровождали кораблик, уже берегов не видно ни слева, ни справа, нигде; небо неотвратимо наливалось свинцом, темнело, и где спать чайкам посреди моря – непонятно. Так жаль было тех девочек в коричневых школьных платьицах с черными передниками и секретиками под третьей от моста липой, жаль солнца, падающего в темный маслянистый шелк Ладоги почти насовсем, на всю ночь, это уж точно.