Святой для мусульман день, праздник жертвоприношения Курбан-байрам начался с утренней молитвы. Продолжалась она дольше обычного, в ходе ее, с аккуратно расчесанной пышной бородой, мулла Алим в расшитом парчой праздничном халате призывал от имени Аллаха земные и небесные ураганы, смерчи, громы и молнии на головы русских шайтанов и неверных всего земного шара.

— Они, русские, и другие, те, что в Европе, Америке, не уважают наших чувств и любви к Аллаху, — возвещал мулла, обратив руки вверх к воображаемым небесам. — В этот день мусульмане всего мира приносят в жертву животных — барана, верблюда, корову, овцу. Наш ислам — самая правильная религия на земле, мы сильны, когда мы приносим в жертву неверных, убиваем их. Они знают об этом и боятся нас, пусть же убедятся в суровости сыновей и дочерей Аллаха.

В честь праздника все учения и тренировки были отменены. Многие боевики, не соблюдающие религиозных традиций, крепко выпили, благо спиртного в лагере имелось в достатке, другие занялись мужскими забавами: игрой в нарды, борьбой, армрестлингом, а кое-кто просто отправился спать. Девушкам разрешили выйти из пещеры на прогулку. Зейнаб и Лейла, подобно детям, взявшись за руки, рванулись наружу.

День выдался поистине великолепным. Было в меру тепло, от протекавшей по дну ущелья горной речушки веяло прохладой. Уединившись за скалой, находившейся неподалеку от входа в пещеру, девушки разделись, решив позагорать.

Минуты текли в молчаливом блаженстве, каждая думала о своем. Зейнаб вдыхала терпкий запах лавандового куста, невесть откуда выросшего рядом со скалой, подумала было дойти до реки, хорошенько умыться, как голос подруги оторвал ее от раздумий.

— А у меня для тебя не очень хорошая новость, — произнесла Лейла. — Думала сказать тебе об этом или промолчать, но решила сказать. Позапрошлой ночью со мной был тот высокий красавчик, что преподает нам философию ислама. Говорят, он из студентов, раньше в университете учился. Так вот, расслабившись после траханья, он мне под большим секретом сказал, что брата твоего Арифа расстреляли не неверные, а взорвали свои же, те, что готовили теракт в русском городе Тригорске…

При этих словах Зейнаб оцепенела, долгое время не могла прийти в себя. Яркий солнечный день, природа вокруг, даже ниспосланный самим Аллахом праздник перестали для нее существовать. Она вдруг почувствовала, как сильный озноб сотряс, прошил ее тело. Девушка поспешно оделась, однако дрожь унять не могла. Словно в полудреме, она свернула к пещере.

Лейла, не ожидавшая столь горестной реакции на ее сообщение, двинулась за подругой, подойдя сзади, обняла за плечи.

— Лучше бы я промолчала… Ведь Ариф все равно был обречен. Ты же знаешь, что русские приговорили его к казни.

— Ты поступила честно, но Ариф мог и уцелеть. По слухам, и об этом сказал мне прошлой ночью сам командир, в России с неделю назад отменили смертную казнь даже за самые тяжкие преступления и убийства неверных тоже. Это Европа русских заставила. Ариф как раз и подпадал под их приказ, точно забыла название этого слова. Ну, указ их главного — президента.

— Раз командир знает про такой указ, он наверняка осведомлен и о том, как и когда погиб твой брат. Ведь и наш преподаватель, и я могли ошибиться, как выдастся момент, спроси его. Сама видишь, он к тебе неравнодушен.

— Твой совет, Лейлочка, как всегда, верный. Другого пути узнать правду у меня действительно нет.

— И еще учти, лучше это сделать сразу, как он кончит на тебе. В такие мгновения мужчина полностью расслабляется, становится послушным, как ребенок.

— Да ты настоящий сексуальный психолог, — смутилась Зейнаб. — Кстати, эту науку нам в колледже преподавали. Что ж, учту, воспользуюсь твоим советом.

Жаркое южное солнце стояло в самом зените, когда девушки вернулись в пещеру. Молча, уклоняясь от заигрывания и объятий изрядно выпивших боевиков, они прошли в свою комнату. Сняв одежду, решили вздремнуть. Лейла подошла к кровати Зейнаб, ласково поцеловала ее в губы. Поцелуй подруги подействовал на девушку лучше любого снотворного, чуть успокоившись, она мгновенно уснула.

…Зейнаб проснулась от шума и разговоров вокруг. Отдохнувшие девушки разбрелись по комнате. Лишь двое сидели за столом, остальные лежали на кроватях. А посредине помещения Фирза, еще недавно солистка театра оперы и балета, кружилась и делала замысловатые па под негромкую ритмичную мелодию. Лейла подошла к Зейнаб.

— Выспалась? — спросила участливо. — Иди поешь, ведь еще и ночь впереди, нам свой отдых отработать предстоит. Эх, мне бы моего джигитика бог послал, но, видно, не судьба…

Два дня прошли для Зейнаб в постоянных думах о брате. На занятиях по стрельбе она машинально, особо не целясь, палила по мишеням. Былая меткость вдруг пропала, пятью выстрелами она выбивала не более сорока очков, чем вызвала недоумение у их прыщавого инструктора. Потом изучала взрывные устройства, в который раз примеряла и затягивала пояс шахидки.

В эту ночь Зейнаб с нетерпением ждала командира боевиков, он пришел, когда она уже спала. Разбудил поцелуем, но, прежде чем раздеть, сунул девушке небольшой сверток.

— Прежде поешь. Здесь твоя любимая пахлава и гранатовый сок.

Сегодня она была готова выполнить его любые желания. Заставила себя съесть приторное, хотя и желанное лакомство, выпила почти литровую бутылку сока. Еда подкрепила ее, осталось главное — узнать правду о смерти брата. Как видно, командир готовился к свиданию. От него исходил тонкий аромат мужской туалетной воды, показавшийся ей прохладным, как дуновение ветерка в духоте ночи. В отличие от рядовых боевиков, Гурам мог позволить себе такую мужскую роскошь, как французский парфюм. Да и одевался командир более стильно, чем остальные бойцы, часто появлялся в футболках «Адидас», а однажды Зейнаб увидела его в светлом легком костюме с галстуком, видно, собирался на какую-то важную встречу.

«Сейчас или никогда», — решительно подумала она. И в ответ на нетерпение командира, снимавшего с нее легкую прозрачную сорочку, сама стала раздевать его, буквально срывая одежду с мускулистого тела. Эти действия еще больше воспламенили Гурама. Страстным поцелуем он впился в губы Зейнаб, оторвавшись, стал целовать грудь, соски, все тело и, через показавшиеся ей бесконечно длинными мгновения, овладел ею.

Пока Зейнаб, собиравшаяся спросить командира о брате, ласкала его, расслабленный Гурам неожиданно произнес:

— После сегодняшней ночи к тебе, моя ханум, никто приходить не будет. Я оставлю только для себя такую, как ты, красавицу. А если будет угодно Аллаху, и женюсь на тебе.

— Но я слышала, ты уже дважды женат…

— Наша вера, об этом сказано в Коране, разрешает иметь до четырех жен. Те две далеко от меня, а ты — самая молодая и красивая, вот тут — рядом. И с тобой я чувствую себя молодым, по-настоящему счастливым.

Обескураженная столь откровенным признанием командира в любви, Зейнаб растерялась, но решила довести дело до конца.