Стены комнаты были обшиты дубовыми панелями. В глубокой нише располагался камин, перед ним – два кресла, обитых черной кожей, возле стены стоял инкрустированный комод, а на нем – часы.

И правда, эти часы были удивительно похожи на те, что на открытке.

Я достала открытку из сумочки и сравнила часы.

А ведь Федор прав – часы не просто похожи, часы были те же самые. Фарфоровый циферблат с золотыми римскими цифрами, золотые стрелки с узорными наконечниками. С двух сторон циферблат поддерживали бронзовые фигурки в пышных мавританских нарядах, снизу под циферблатом лежал в свободной позе бронзовый лев с умиротворенной кошачьей мордой.

Интересно, как эти часы попали из Франции восемнадцатого века в наш город и в этот особняк? Хотя, конечно, Андрей Константинович – человек богатый и влиятельный…

Я еще раз внимательно посмотрела на часы, потом на открытку.

Только сейчас я заметила небольшую несообразность: стрелки на тех, нарисованных, часах располагались в странном положении, какого на самом деле не должно быть, – часовая стрелка стояла ровно на двух, в то время как минутная указывала на сорок минут.

И вдруг меня словно кто-то подтолкнул.

Я покосилась на дверь, шагнула к часам на комоде и перевела стрелки в то положение, которое они занимали на открытке.

При этом часовую стрелку пришлось придержать, чтобы она осталась на двух часах.

Едва я подвела минутную стрелку к нужному месту, часы ожили. Они издали тонкий мелодичный звон, бронзовый лев приподнял лапу, и под ней оказалась клавиша вроде рояльной.

Я нажала эту клавишу.

Снова раздался звон, и нижняя часть часов выехала вперед, как ящичек письменного стола.

В этом ящичке лежал сложенный в трубочку лист пергамента.

И в эту секунду дверь за моей спиной начала открываться.

Покрывшись холодным потом от волнения, я схватила пергаментный рулончик, сунула его в свою сумку и молниеносно задвинула ящичек.

Лев опустил лапу, и часы приобрели прежний вид.

А за моей спиной возникла женщина средних лет с остренькой крысиной мордочкой и маленькими крысиными же глазками. Эти глазки излучали подозрительность и злобу.

Я узнала экономку хозяина Венеру Викторовну, которую киношники за мерзкий характер прозвали Мегерой Викторовной.

– Ты кто такая? – прошипела Мегера, сверля меня своими крысиными глазками.

– С каких это пор мы на «ты»? – холодно осведомилась я.

Мегера зашипела, как змея, которой наступили на хвост, однако поправилась:

– Ну, вы кто такая и что здесь делаете?

– Я – член киногруппы, и я с позволения Андрея Константиновича осматриваю особняк!

– Пускает в дом кого ни попадя! – проворчала экономка. – Вы в библиотеке кино свое снимаете – вот и не выходите оттуда, а здесь вам делать нечего!

При этом она посмотрела на меня с самой настоящей ненавистью. Я невольно попятилась: было похоже, что взгляд этой ведьмы способен прожечь насквозь стальной лист сантиметровой толщины. А вдруг она повредит пальто, а оно чужое, отдать надо…

И тут сзади раздался знакомый мягкий голос:

– Венера Викторовна, не обижайте девушку!

Мегера смешалась, лицо ее, дышавшее злобой, сморщилось, как резиновая маска.

– Вы слишком строго обращаетесь с моими гостями, – продолжал Андрей Константинович, а это был он собственной персоной.

Я отметила, что сказал он эти слова вроде бы спокойно, но дал понять, что недоволен. Экономка упрямо поджала губы, опустила глаза и вышла, при этом спина ее выразила все, что она думает о подозрительных артисточках, шныряющих по всему дому, и об излишне доверчивых хозяевах, которые готовы отдать этот дом на растерзание разным проходимцам.

Когда она ушла, Андрей Константинович посмотрел на меня. Я расстроилась, потому что в глазах его не отразилось никакого узнавания. Ничего странного – в первый раз я предстала перед ним в виде трупа, уж гримерша в тот раз постаралась разрисовать мое лицо! А во второй раз мы встретились на киностудии, я вообще была смуглой брюнеткой с короткой стрижкой.

– Не обижайтесь, – он увидел мое расстроенное лицо, – Венера Викторовна просто помешана на чистоте и порядке. Она боится…

– Она боится, что нечистые на руку актеры украдут ваше столовое серебро?

Улыбка сползла с его лица.

– Я хотел бы загладить… – пробормотал он нерешительно.

Господи, уж не денег ли он хочет мне предложить?

Меня спас истошный вопль Михал Михалыча из библиотеки:

– Ну где же она? Куда она подевалась?

– Простите, – сухо сказала я, – я и правда не должна была сюда входить.

С этими словами я выбежала из комнаты. Ну почему, если встречается мне приличный, вежливый, обеспеченный мужчина – так на меня и не смотрит? Точнее, смотрит как на какое-то насекомое, которое по ошибке залетело к нему в дом. Надо бы выгнать, а он вдруг отчего-то заинтересовался, лапки считает, усики… Экономка же с насекомыми привыкла бороться, она твердо знает, что в порядочном доме их быть не должно, оттого и злится.

Я представила, как Мегера Викторовна входит в библиотеку, вооруженная баллоном с инсектицидом размером с трехведерную бочку. И направляет шланг на режиссера Михал Михалыча и иже с ним.

– Она еще смеется! – набросился на меня режиссер и дернул свои многострадальные волосы. – Да ты без моего разрешения не то что смеяться – в сторону посмотреть не можешь! Ни руки поднять, ни повернуться, ни сесть, ни встать!

– А дышать можно? – спросила я, и Вася тут же сделал страшные глаза и показал мне незаметно кулак – молчи, мол, и делай что велят, если хочешь работу получить!

И то верно. Слушая наставления Михал Михалыча, я хлопала ресницами и даже открыла рот. Ничего не помогло, во время съемок очередного эпизода выяснилось, что я неуклюжая и толстокожая бестолочь, не могу сыграть элементарных вещей и нарочно делаю все неправильно и бездарно, поскольку хочу смерти Михал Михалыча. Впрочем, этого хотят все.

– Не обращай внимания, – шептал Вася, – он Елисеевой то же самое говорил.

Я жутко позавидовала этой самой Елисеевой – летит сейчас небось в Австралию в обществе бывшего-нового мужа и позабыла про съемки если не навсегда, то надолго. А что, если бы мой муж Генка вернулся из Америки богатым человеком? Да хоть миллионером – после того, что он мне устроил, я его видеть не могу!

Первый съемочный день был тяжелым и насыщенным, и только вечером, вернувшись в свое временное пристанище, я вспомнила о рулончике пергамента, который нашла в старинных часах.

Я развернула его на столе.

Это оказался довольно большой кусок пергамента, на котором тонким пером было сделано несколько рисунков.