– Ты ничего не понимаешь! Он хочет...

– Я собираюсь усыновить Ивана, – сухо сказал Виктор и впервые посмотрел на Костю по-настоящему, не скрывая своего к нему отношения – неприязненно. – Он будет носить мою фамилию. А вас мы с Машей будем просить отказаться от родительских прав. Пока просить. Все равно вы для Ивана – ноль, что вы есть, что вас нет... Как только вы дадите согласие, мы все оформим в надлежащей законодательной форме.

– Да-а?! – несказанно удивился Егоров. – Потрясающе! Какие все умные вокруг, один я почему-то то и дело представляюсь дураком...

– Просто это так и есть... – едва слышно пробормотала Маша, но Костя, конечно, услышал и тепло ей улыбнулся.

Он залпом допил шампанское из бокала и продолжал:

– Так вот, Витюша... Нет, с тобой я говорить не буду, ты пока еще не вполне свой на этом празднике жизни. – Он обратился к жене: – Так вот, дорогая... Когда ты родишь своему светилу мировой юриспруденции персонального младенца, он и будет носить любую фамилию, какую вам ни заблагорассудится, хоть Лихтенштейн. А вот этого мальчика, – он взял сына за непослушный вихор с такой силой, что тот охнул, – зовут – следи за артикуляцией – Иван Константинович Егоров! И никак иначе. – Он отпустил Ивана. – И уж тем более об отказе от родительских прав речи быть не может.

Маша смотрела на него, как завороженная.

Виктор вскочил:

– Прекратите так себя вести! Я юрист, и, поверьте, сумею выстроить ситуацию таким образом, что вас судебным порядком принудят согласиться на все наши условия!

Костя посмотрел на него снизу вверх. В глазах его стояли искорки насмешки.

– Несмотря на то что кое-кто здесь считает меня дураком, – сказал он, – я немножко образован. Например, изучал Гражданский кодекс, так что не следует меня запугивать... И потом, вы что же, до такой степени игнорируете мнение моего сына о вас, собираясь жениться на его матери, что легко при нем пытаетесь унизить его отца?.. – Костя перевел взгляд на Машу: – Дорогая, да он у тебя идиот!

Виктор быстро обошел стол и, наклонившись к уху Кости, сказал:

– Я тебя вышвырну отсюда, и тогда посмотрим, кто из нас идиот.

Тот так же негромко ответил:

– Попытайся, болезный.

Виктор выпрямился и схватился руками за Костин свитер на спине и груди, намереваясь приподнять. Ваня вскрикнул:

– Папа!

Костя подмигнул ему, перехватил правую руку Виктора в запястье и сжал. У Виктора потемнело в глазах; ему показалось, что рука попала в чугунные тиски.

– У меня рука тяжелая, я ведь хозяйственником долго работал, – спокойно сказал Костя и сжал еще. – Да и сейчас гантельками форму поддерживаю... Не каждый день, правда. Надо бы каждый.

Виктор ощутил, что кость вот-вот лопнет. Он с шумом выпустил воздух и, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, отпустил Костин свитер и сделал попытку освободить правую руку, вцепившись в Костины пальцы левой, но Егоров сжал снова. Виктор тонко охнул и побагровел.

– Пусти его, негодяй! – закричала Маша, вскакивая. – Ты ему руку сломаешь!

– Да? – будто бы даже удивился Костя. – А чего ты распереживалась? Я же его – Иван, заткни уши! – не за х... держу! Налей-ка мне немного шампанского...

– Пусти... – просипел Виктор.

– Ну, пожалуйста.

Костя отпустил Виктора, и тот, бледный как полотно, с ужасом глядя на руку, умчался в ванную. Там немедленно зашумела вода. Маша кинулась следом.

Костя сам налил себе шампанского, выпил медленными глотками и повернулся к сыну:

– К бабушке-то едем?

Тот, не в силах говорить, покивал.

– Ты что, тоже испугался?

Иван помотал головой.

– Ну и все! Быстро одеваться!

Мальчик наконец обрел дар речи:

– Я сейчас, пап... – Он убежал в соседнюю комнату.

– С нами, крестьянами, так: не задирай, и мы не тронем, – дружелюбно сказал Костя вышедшему из ванной Виктору; запястье правой руки адвоката покраснело и опухло, Виктор нес ее бережно, поддерживая левой. Он смотрел на Костю с ненавистью. – Извини, старичок. Я хочу сказать, что не всех можно надуть или вышвырнуть. – Он снова налил себе полный бокал шампанского. – Насчет лишения меня родительских прав я, кажется, внятно ответил. Вы с Машей как хотите: жени́тесь, разводи́тесь, а Ванька моим сыном был, им и останется.

Он наклонил голову и улыбнулся каким-то своим мыслям.

Виктор ничего не ответил, сел на диван и отвернулся.

Подбежал Ванька:

– Пап, я готов!

– О! Ну и молодец! – Костя посмотрел на вошедшую в комнату Машу: – Возможно, Машенька, такой проныра, как Виктор, тебе и нужен, я не знаю... Но только не отец Ивану. Сына привезу завтра, переночуем у бабушки, пусть хоть с внуком наобщается... С Новым годом, молодые.

* * *

– Ваня! – крикнула Елена Петровна. – Бери чашку, тарелку с пирогами и приходи. Вторая серия начинается...

Мигала огоньками в углу комнаты старая искусственная елка. Уже много лет не было в живых отца, но мама, как бы себя ни чувствовала и в каком бы ни была настроении, каждый год двадцать пятого декабря доставала с антресолей коробки с елкой и игрушками, устанавливала и наряжала пластмассовое деревце, покосившееся от времени и кое-где даже поломанное. Вешала гирлянды и обязательно включала их каждый вечер. Елка стояла до девятнадцатого января, Крещения.

«А как же? – говорила мама. – Новый год – настоящий праздник. Ты знаешь, Костя, как трепетно я к нему отношусь. Пока сил хватит, обязательно буду и елку наряжать, и сациви и лобио готовить». Готовить настоящие сациви и лобио ее научили грузинские друзья отца; оба блюда Геннадий очень любил, и для него она готовила их большими порциями, по несколько глубоких тарелок, а он за два-три дня праздников все съедал. Костик лишь слегка притрагивался: у него эти изыски национальной кухни восторга не вызывали. После смерти отца надобность в приготовлении больших порций отпала, но по одной тарелке мама делала непременно: немного ел Костя, изредка угощались забегавшие на праздники Лекс или Санчо. Еще мама обязательно приглашала на сациви соседку по лестничной площадке, с которой приятельствовала.

– Водочки выпьешь, Кость? – спросила она. – За праздник. Я хорошую купила, мягкую...

– Не хочу, мам.

– Не пьешь ничего, не ешь...

Пришел Иван, прокричал набитым ртом:

– Бабуль, пироги – отпад!

Плюхнулся на диван, поставил на журнальный стол большую чашку с чаем, рядом – тарелку с пирогами.

– Я тут у тебя растолстею за два дня, ба, – сказал он, – на пирогах и торте. Потону потом в бассейне.

– Да ладно, – сказала Елена Петровна, – ты тощий, как сопля. Я и маме твоей пирогов отправлю... А кто тебя возит в бассейн?