Найджел, очевидно, все еще злой на Бенедикта, пытавшегося удушить его, приятно улыбнулся, прежде чем наградить сокрушительным ударом в челюсть. Бенедикта отбросило к задней стенке, о которую он снова ударился головой, и только потом сполз на пол. К счастью, этого момента он не помнил и не знал, сколько прошло времени. Очнулся он на каменных плитах и стал осторожно исследовать подвал в надежде найти вход. Когда грохот в голове заглушил бешеный стук сердца, пришлось остановиться. Головокружение, боль плюс невероятная усталость побудили его сдаться и дать телу давно заслуженный отдых.

Каким-то образом отдых превратился в глубокий сон. Бенедикт потянулся и посмотрел на тонкий лучик света, проникавший между дверью и каменным порогом. Дверь была сколочена из досок, висела на железных петлях и была снабжена большим медным замком. Она провисела здесь почти тридцать лет и, должно быть, достаточно прогнила, чтобы взломать ее. Сомнительно, но вполне возможно.

Он оперся ладонями о холодный влажный камень. Хотя голова еще раскалывалась, но, кажется, боль потихоньку отступала.

Он с величайшей осторожностью встал на четвереньки, готовый подняться.

Но волна боли вновь одолела его. Он присел на корточки и прижал ладони ко лбу.

Если он благополучно выберется из этой ситуации, то всеми силами постарается, чтобы его больше никто и никогда не бил по голове.

Бенедикт стиснул зубы, поднял правое колено так, чтобы стопа твердо стояла на земле. Оперся ладонью о колено и, глубоко вдохнув, встал. Несколько секунд он наслаждался отсутствием боли. Но тут она снова обрушилась на голову. Он подковылял к стене, оперся о камни и неглубоко дышал, пока боль не унялась.

Что ж, кажется, обошлось.

— Верно. А сейчас что? — спросил он себя.

Ответа, естественно, он не получил. Бенедикт поплелся к двери, придерживаясь рукой за стену, и прижался к доскам, оказавшимся такими же крепким, как в тот день, когда их сколотили.

— Черт возьми, — пробормотал он себе под нос. Он не ожидал, что дверь поддастся, но все же было бы неплохо выйти на свободу. Далее следовало ударить в дверь ногой, но при мысли об этом голова разболелась с новой силой.

Это всего лишь временно, напомнил он себе. Боль скоро пройдет. Но легко говорить, когда все кончается, и очень трудно убедить себя, когда последствия могут быть непредсказуемы.

— На счет «три», — пробормотал он и, громко сглотнув, стал считать: — Раз, два, три…

Его нога обрушилась на дверь со всей силой, на которую он был способен. Доски вздрогнули, но, к величайшему разочарованию Бенедикта, удержались. Черт!

Он яростно зарычал и злобно уставился на крепкую дверь, стараясь игнорировать бешеный стук крови в висках.

— На твоем месте я не стал бы этого делать, — остерег приглушенный голос с другой стороны двери.

Удивленный Бенедикт замер. Охранник? Брат поставил охрану у двери подвала? Конечно, это имело смысл, но Бенедикт почему-то никак такого не предполагал. Ад и проклятие!

Он попятился, пока не уперся в стену, и соскользнул на пол.

И какого дьявола Генри выжидает? Вряд ли у него есть причины оттягивать встречу, если только он не хотел уморить брата голодом.

В животе отчетливо заурчало. Возможно, Генри решил применить именно эту тактику. Брат никогда не любил пачкать руки.

По крайней мере раньше.

Бенедикт сжал кулаки. И снова услышал слова Генри. Так же ясно, как в ту ночь, в Фолкстоне, когда Бенедикт стоял у окна, вдыхая соленый морской воздух.

«Уверяю, я намерен как можно скорее сделать это».

При звуке отрывистых гнусавых интонаций, типичных для королевской Англии и составлявших резкий контраст с сильным французским акцентом Рено, мир Бенедикта неожиданно покачнулся, и он вцепился в выступ под окном, чтобы не упасть. Он стоял, борясь с головокружением, пытаясь отдышаться, почти ничего не видя, а внутренности скручивались тугим, болезненным узлом.

Бенедикт вспомнил обещание, данное Эви и себе. Он заставит брата заплатить за хаос, внесенный им в жизни невинных людей.

У двери раздался скрежет металла о металл. В скважине поворачивается ключ!

Бенедикт повернулся к двери и приготовился к встрече. Сейчас он узнает, что задумал брат.

Начало восьмого утра… Эви сидела в постели, мысленно меряя шагами комнату. Пытаясь ослабить узел дурных предчувствий, накрепко завязанный в груди. После отъезда Ричарда прошло два часа, и в окно сочился тусклый свет еще одного облачного дня. Эви очень устала, потому что после прощания с братом спала урывками.

В дверь постучали. Эви подняла глаза.

— Войдите.

В комнате появилась мама. Вид у нее был сдержанный.

— Как ты сегодня?

Очень трудно было не нахмуриться. Эви хотела злиться на маму за то, что та встала на пути ее надежд на будущее. Но, зная об опасностях, поджидавших Ричарда и Бенедикта, она на время постаралась запрятать эти мысли в самый дальний уголок мозга. Для этого будет время… но позже. Кроме того, мама считала, что желает ей добра.

— Я чувствую себя немного лучше.

Мама помедлила у изножья кровати.

— Ричард сегодня утром уехал в Лондон. Оставил записку, и я подумала, что тебе захочется прочитать.

Она отдала Эви сложенную бумагу и скрестила руки.

— Выглядишь ты усталой, милая. Почему бы тебе не отдохнуть? Я вернусь через несколько часов посмотреть, как ты тут.

Эви кивнула. Мама ушла, закрыв за собой дверь. Эви пробежала глазами письмо. Там всего лишь говорилось, что Ричард вернулся в Лондон по важному делу и увидится с ними, когда они приедут в город. Никакого упоминания о Бенедикте, охотничьем домике или лорде Даннингтоне.

Бенедикт, Ричард, она сама — бессовестные лжецы. Вся эта гнусная история превращала их в людей, которых она ненавидела больше всего на свете. Необходимость обманывать родителей причиняла ей почти физическую боль. Она не могла сказать им, где Ричард и почему в нее стреляли. Может, именно это испытывал Бенедикт, когда был вынужден ей лгать?

А что обо всем этом думает отец? Насколько Эви знала, он считал убийцу браконьером, принявшим их за стадо оленей. Он не приходил к ней с того времени, как она слегла, и Эви не смела спросить маму, что с ним. Хотя во дворе сегодня было много народу и всадники то и дело приезжали и уезжали, Эви была уверена, что отец все еще дома.

За всю жизнь она никогда не чувствовала себя столь беспомощной.

Эви яростно воззрилась на повязку, молча и изобретательно проклиная свое увечье. Если бы не оно, Бенедикт не мчался бы по дорогам, преследуя брата, Ричард не полетел бы за ним в опасность и неизвестность.

Эви понимала, что несет чушь. Во всем виноват Даннингтон, а Бенедикт все равно поставит брата перед судом независимо от того, здорова она или нет.