– Давай возьмем ребеночка из детдома.

Алексей поднял на нее чужие, замороженные глаза, а потом вдруг вскочил, вытащил из брюк новый кожаный ремень и принялся охаживать ее по враз согнувшейся спине, по рукам…

Сестра на другой день возмущалась:

– Ты дура, чё ли? Двадцатый век к концу, социализм пережили, до коммунизма не дожили, но это ведь какое-то средневековье! Я бы в милицию пошла.

Зима все-таки отпустила свои скрепы, и снег растаял. Она выходила во двор и, кажется, не дышала – пила губами потеплевший, влажный воздух. Однажды он остановился рядом (а то все мимо, мимо…) и, преодолевая себя, сказал:

– Ладно. Давай возьмем.

И появилась в их доме девочка Ася. Она, мама, быстро, словно это было ей не впервой, научилась пеленать, варить жиденькую манную кашку, вскакивать ночами от малейшего шороха из детской кроватки. Муж опять ходил мимо, смотрел со стороны. Но однажды, когда она в очередной раз собирала девочку на прогулку, не удержался от замечания:

– Кто так ребенка кутает? Ребенок должен дышать! Всем телом!

У нее дрогнуло сердце…

Девочка выросла в красивую кареглазую девушку. Настолько красивую, что отцу снова пришлось вмешаться. На этот раз свои слова он адресовал прямо дочери:

– Ты от парней держись-ка подальше. Успеешь еще, нагуляешься.

У нее, матери, опять дрогнуло сердце…

Хотя совет – знала она – был бесполезный.

Почему она сама выбрала его, Алексея?

…Он пошел провожать ее с танцев, из клуба. Конечно, незамужние ровесницы обзавидовались: парень только что из армии, крепок и строен, шаг печатает еще по-военному… Но он не говорил ей никаких значительных слов, не выказывал особых знаков внимания. Они просто шли рядом. И каждый – сам по себе. Отчего же она не свернула с дороги к своей калитке, когда проходили мимо? И пошла вместе с ним дальше, как будто кто-то невидимый вел ее за руку?

Предчувствие. У нее было предчувствие своей судьбы…

Вышли за село. Кончились последние избы. Остались только дорога и небо. И где-то глубоко внутри, в душевной беспредельности, опять замаячила догадка: теперь ей всю жизнь качаться на этих качелях – между землей и небом…

Обочь дороги стоял стог соломы.

– Посидим? – спросил он.

– Посидим, – эхом откликнулась она.

Наверное, именно в эту минуту ей стало уже не смутно, а отчетливо понятно: они уже не каждый сам по себе. Даже он этого еще не знал, а она – знала. И не стала убирать руку, когда он положил ей ее на плечо…

Мама тоже хотела ее предостеречь. И уберечь. «Глупости, – сказала она. – Все, что ты навыдумывала и наобъясняла – всего лишь глупости. Просто ты не хочешь отдать себе отчета в том, что делаешь не самый удачный выбор. Вопрос – почему?»

Мама тоже была учительницей, мысли формулировала кратко и предельно точно. Алена так еще не умела; она опять залепетала про душевную беспредельность, про чью-то (чью?) подсказку и смутные свои догадки, на что мать уже раздраженно махнула рукой: «Твоя жизнь – ты и распоряжайся ею».

И она распорядилась…

У древних греков – рок, у восточных народов – карма. У нас – судьба…

Они пытались обсудить все это с подружкой, к которой Алена поехала в город, когда мамино предостережение сбылось: Алексея арестовали прямо на свадьбе. Их собственной.

Все произошло быстро и просто: в дом зашли два милиционера: «Кто здесь Газелин?» – «Я Газелин». Вошедшие недоуменно переглянулись: уводить арестованных из-под венца им еще не приходилось. Еще больше удивилась она, невеста. Но жених сказал: «Все правильно. Рано или поздно… Прости, что сейчас»…

На другой день им разрешили свидание. Недолгое, всего на несколько минут. Он успел только сказать, что перед демобилизацией ударил старшего по званию. По лицу. «За что?» – «Это долго объяснять… Когда-нибудь потом…»

Для выяснения обстоятельств дела и судебного разбирательства его увезли к месту службы – на Дальний Восток. А она, не в силах слушать мамины вздохи и упреки («говорила тебе, говорила?»), поехала к подружке.

С Кирой они вместе учились в институте, но если подруга осталась в городе, устроившись работать корректором в областную газету, то она уехала учительствовать в село. Кира с этого и начала:

– В первый раз ты сошла с ума, когда в деревню вернулась неизвестно зачем и почему, хотя была прекрасная возможность устроиться в городе. Что – я не помню, как за тобой ухаживал Веня Урванцев? Хороший парень был, и квартиру родители ему к тому времени успели купить. Нет, ее чувство долга одолело. И еще что-то, менее определенное. Я помню твои туманные объяснения: хочу раствориться в лугах и лесах… хочу, где много неба… Ну ладно, получила луга и небо… Замуж-то зачем надо было выходить? А теперь она к нему еще и в зону собралась. Это уж совсем ни в какие ворота!

Алена затем и приехала к Кире, чтобы опробовать на ней свое решение. Кирка всегда говорила, что думала. Без всякого тумана. Она ей доверяла.

– Кир, но разве жена не должна следовать за мужем, как ниточка за иголочкой?

– Ты правильно сказала: за мужем! Он тебе мужем стать успел?! Ты своей женой его почувствовать успела?! Со свадьбы увели! Это, знаешь, надо умудриться – создать такую ситуацию. Лично я бы такого не простила. Лично я…

Кирка остановилась, чтобы прикурить новую сигарету, потом продолжила:

– Лично я один раз обожглась – и с тех пор умная стала. Теперь я своего мужика заводить ни за что не стану. А чужого дальше кухни не пущу. Ну, еще в спальню – когда этого захочется мне. И – ненадолго. А ты? Мало того, что добровольно сунула голову в хомут семейной жизни, так еще и в зону к нему собралась! Декабристка! Это, знаешь, уже верх безумия! Вспомни – ты стихи когда-то писала. Хорошие стихи. Вот – твоя судьба.

– Так я их и сейчас пишу.

– Да ты что?! Тогда вообще ничего не понятно. Чтобы писать, надо иметь письменный стол. Свободное от всякой обязаловки время. Свободной надо быть, свободной!

Кира продолжала говорить, а она уже перестала слышать, потому что провалилась в себя…

Кажется, она знала об этом еще до своего появления на свет – то, что ей всю жизнь придется искать и находить слова, которые будут помогать людям жить. Но при условии, что ничего в своей жизни она менять не будет: чтобы облегчить чью-то ношу, она должна узнать ее тяжесть. Радости и печали, боль и страдания –