стены и клочья соломы наверху. На закате видно, как камень шевелится — змея грелась на солнце. Лежа на спине, прислушиваясь к шебуршанию мышей, Руни глядит в звездное небо и сомневается, в здравом ли он уме. Словом «лазарет» раньше называли карантинные пункты, где можно было изолировать инфекционных больных, но со временем в Индии так стали называть больницы для прокаженных. Здешний лазарет спрятан в самом дальнем углу этой земли заводей. Его построили и разрушили португальцы, восстановили и разрушили голландцы, вновь отстроили шотландские протестантские миссионеры. Клеймо неудачи легло на это место столь прочно, что и через десятилетия после того, как последняя миссия покинула его, никто не предъявил права на участок.

Утром, взяв в руки палку покрепче, Руни изучает обширные владения. Он обошел периметр, обследовал каждое разрушенное здание, прозондировал колодец и осмотрел сохранившиеся, но ржавые парадные ворота. Выйдя за ворота, он обнаружил ухоженную гравийную дорогу, которая проходит прямо перед лазаретом; в одну сторону она ведет обратно к хижинам и домам деревушки, чей канал он проплывал накануне и где они встретили сборщика кокосов. В другом направлении дорога идет прямо, как пробор, через бескрайние пыльные равнины, потом медленно ползет вверх, а потом резко петляет туда-сюда, превращаясь в горную тропу, похожую на извилистый шрам у подножия призрачных, далеких, титанических, окутанных туманом гор, — Западных Гхатов.

Вернувшись на свою территорию и прикинув стоящую перед ним задачу, Руни падает духом.

— Реальность всегда неприглядна, Руни, — вслух констатирует он. — Когда вскрываешь брюшную полость, она всегда выглядит иначе, не так аккуратно, как на странице учебника.

Взгляд цепляется за белое пятно у парадных ворот. Высокая трава скрывает выцветшие кости человеческого скелета, разбросанные животными. Череп и таз относительно целы, пришпиленные к земле лианами. Это женщина, судя по тазу, и определенно прокаженная, что подтверждает эрозия над скулами. Руни представляет, как она пришла в это место, обессиленная, возможно в лихорадке, надеясь на помощь и облегчение, а вместо этого нашла руины. Она лежала тут, одинокая, без еды и воды. И она умерла. Отполированные кости навевают чудовищную печаль. «Это знак, да, Господь?»

Ночью Руни снится сестра Бригитта из приюта в Мальме, где он вырос. Раньше ему было жалко ее, посвятившую жизнь месту, из которого сам он стремился как можно скорее вырваться. Но сейчас он понимает. В его сне сестра Бригитта вяжет, сидя под лампой, свет которой становится все ярче и ярче, слепит глаза.

А проснувшись, Руни видит в нескольких дюймах от себя две жуткие физиономии, их черты подчеркнуты пламенем свечи, которую они держат под подбородками. Руни испуганно вкрикивает. Они отшатываются с воплем. Две напуганные фигуры прячутся в углу. Руни зажигает лампу.

— Я не хотел напугать вас, — говорит на малаялам Руни, справившись с шоком.

— Мы думали, ты умер, — отвечает мужчина с дырой вместо носа.

Его зовут Шанкар, а женщину — Бхава. Они вернулись с храмового праздника. Бывают такие праздники, где прокаженные собирают милостыню.

— Сюда идти далеко, — признается Шанкар. — Но зато есть стены и крыша, под которой можно спать.

— Всего две стены и не так уж много крыши, — хмыкает Руни.

— Лучше, чем в открытом поле, где нападают дикие собаки, — вступает Бхава, при каждом вдохе она издает свистящий звук. Ее гортань поражена инфильтратами проказы, догадывается Руни. — Люди не подпускают нас даже к своим хлевам.

— Ты же не прокаженный, — замечает Шанкар. — Зачем ты здесь?

— Колодец забит илом, — говорит Руни. — Сперва надо его очистить. Потом починим остальное, потихоньку. — Он обводит рукой запущенный участок, кучи кирпича, которые прежде были зданиями.

— Ты и кто еще? — интересуется Шанкар.

Руни указывает пальцем в мерцающее звездами небо.

На рассвете двое прокаженных желают Руни удачи и ковыляют прочь по утреннему холодку. Свисающие с их шей помятые жестянки, предназначенные для еды или монет, наполнены кофе, который сварил для них Руни.

Но через час, когда Руни вытаскивает из кучи мусора уцелевшие кирпичи, он видит, как они возвращаются.

— Мы решили, что тебе не помешает помощь, — объявляет Шанкар. Он со смехом показывает Руни свои руки: — Когда-то я был плотником.

На правой руке у него не хватает двух пальцев, а остальные скрючены. Мягкие ткани ладони атрофировались, от чего рука похожа на обезьянью. Пальцы левой руки сохранились, но указательный и средний торчат неподвижно в жесте папского благословления. Но он все равно подгребает с земли кирпич и прижимает к себе. Бхава, чьи руки выглядят лишь немногим лучше, следует его примеру. Эти двое, понимает Руни, ангелы, посланные ему на пути.

Так совершены небо и земля и все воинство их[120].

К вечеру Руни варит рис и чечевицу и слушает их рассказы. Шанкар был молодым отцом, когда заметил рубец у себя на лице, а в следующие месяцы появилось еще несколько. Руки у него стали неметь.

— Не мог удержать плотницкий карандаш. Брат жены прогнал меня. Вся деревня швыряла в меня камнями. А жена смотрела. — Чувства в голосе Шанкара не отражаются на лице, навеки застывшем в уродливой бугристой львиной маске.

Кожа на лице Бхавы постепенно уплотнялась, становилась неестественно гладкой, у нее выпали брови. Муж запер ее в доме.

— «От тебя даже собаки разбегаются», — сказал муж. Аах, это не мешало ему взбираться на меня по ночам. «В темноте ты по-прежнему хорошенькая», — говорил.

Когда же пальцы ее свернулись крючком и вонзились в ладонь, муж выгнал ее, не дав попрощаться с детьми. При этом воспоминании Бхава хихикает, единственный зуб торчит у нее во рту, как одинокое дерево на кладбище. Шанкар вторит ей.

Руни озадачен их странным смехом. Должно быть, разум несчастных поврежден горем — от того, что их отвергли столь жестоко. Эти двое умерли для своих любимых и для общества, и это ранило страшнее, чем провалившийся нос, отвратительное лицо или утрата пальцев. Проказа убивает нервы, и потому больной не чувствует боли; но подлинная травма, единственная боль, которую они ощущают, это боль отверженности.

Вот для чего нужен лазарет,