– Странно мне все это. И всегда было странным и непонятным. У тебя есть чресла, в них «огнь» желания. И что же с этим делать?

– Что? Вот тут мы подходим к самому интересному, – глаза Виктора горели, словно в лихорадке. – По мнению церкви, ты должен терпеть! И терпеть много чаще, чем идти на поводу у «огня чресел» своих. Нет, ты можешь и должен совокупляться, но лишь для создания «подобных», и то, желательно, с одной – супругой благоверной. Верность к последней ты обязан сохранять до гроба. И тогда – твоя дорога, увитая не розами, а скорее шипами и терновником, при отсутствии прочих грехов, приведет тебя в рай. А, каково? Нравится? – Виктор улыбался белозубой улыбкой.

– Тяжело это выполнить, – тихо выдохнул Владимир, – «огнь» тоже разный бывает…

– А… Ну, то – да! Ты же у нас – особенный. Ты – не как все. Ты – из иного теста слеплен.

– Вольно вам потешаться надо мной. Желаете если, то – да! Из другого теста и слеплен! И мозги у меня не как у каждого, и волнения души – иные, – запальчиво возразил Владимир.

– Ну… Сие еще «гордыня» непомерная в тебе говорит. Я обожаю в тебе эту самую гордыню. Обожаю и лелею… Именно она, в итоге, и привела тебя ко мне. Но «гордыня» никогда одна не ходит, у нее всегда находятся попутчики.

– Что толку в усмирении плоти? – не унимался Махнев. – Разве не приносит «плотская аскеза» и целибат[87] еще больших извращений? Слыхал я кое-что о нравах иных православных и католических священнослужителей.

– Да? И что? – оживился демон. – Что же такого ты, голуба, слыхал?

– Как что? Подобное насилие над природою тела своего, лишение плотской радости и приводит последних к парафилии[88]. Сколь они не изнуряют себя постами, да молитвами, не бичуют грешные тела розгами, однако не могут до конца глад плотский заглушить. Только важничают перед паствой своей, а сами втихаря с певчими, служками архиерейскими, монахами младыми, дьячками и прочей, духовно неокрепшей братией, и сожительствуют.

– Вон, оно как! А тебе, что за забота? – глаза демона лучились неописуемым восторгом.

– Как, это какая забота? Небось, попы и епископы за истовую приверженность к молитвам, песнопениям и обрядам не к вам на этаж попадают? А в рай, поди? У них и в раю, чай, связи имеются. Зато, я у вас самый, что ни на есть, злостный грешник оказался.

– Как ошибаешься, ты Володенька… Я аж умиляюсь, слушая речи твои неразумные. Связи, милейший, имеют значение лишь в земной суете, когда надобно карьеру скорую, скажем, в Сенате, али на иной государственной, али духовной службе провернуть – других обскакать козликом резвым и должность с окладом примерным заполучить. Связи надобны для того, чтобы билет в лучшую ложу на спектакль в опере взять, аккурат возле ложи Его Превосходительства. Связи, ох как, кстати пригождаются, когда чиновнику цугундер светит за казнокрадство и взятки. Связи нужны, чтобы гуляку, плута и прогоревшего картежника сосватать богатой мечтательной дурехе. Связи помогают аборт без огласки и вне очереди сделать. А у нас, родной мой, никакие связи не помогут. И потому, нет здесь священнослужителей. У меня на этаже их нет. Ибо спрос с последних много больше спроса с тебя, глупого и напыщенного болвана, дворянчика нижегородского.

Нависла пауза.

– Вот вы, Виктор, упомянули, что человек сотворен по образу и подобию божьему. Ежели так, то разве не рад Создатель счастью человеческому? Раз сотворен человек во плоти, то зачем так строго спрашивать с него за грех прелюбодеяния? Казалось бы, сам дух удовольствие получает от любовного экстаза. А целибат и строгое воздержание и приводят как раз к содомии. Разве не так?

– Твои рассуждения мне давно знакомы. Я наслаждаюсь ими, поверь. А отчего же ты тогда стал содомитом? Тебе чего не хватало? Баб разных вдоволь было, и в келье монашеской ты дни не коротал. Плоть не усмирял. И обетов безбрачия не давал. А?

– Да какой из меня содомит?! – Владимир покраснел.

– Помилуй, да самый, что ни на есть настоящий.

– Да, бросьте вы, Виктор. Я содомитом-то стал лишь в год последний своей жизни.

– Но все-таки стал, – коварно возразил Виктор. – Ты думаешь, я не помню, как ты о «шейках худеньких» мечтал и о «задах мелких»? И не только мечтал, а воплотил свои мечты в реальность! Шафака-то кто себе завел? Не я же! – Виктор фыркнул. – Нет, конечно, до нежности и преданности мужскому союзу представителя «священного отряда из Фив»[89] тебе было еще ох, как далеко. До них надо было еще дорасти, – на губах демона появилась многозначительная улыбка. – Но! Поверишь, твои мысли, а я их читал, так заводили меня изрядно, что я и сам в тот год содомией увлекся. И увлекся-то не на шутку! Как насмотрюсь на тебя, да мысли прочту, так тут же, по дороге домой, словно волк, рыщу добычу. Кого я только не воровал: и певчего мягкотелого, и служку монастырского, и кастрата из папской капеллы. И артистами, конечно, не брезговал, ибо среди последних ох, как много «голубой крови». А когда не было подходящих, я сам инкубов робких создавал – юношей с ликом невинным. Более всего, предпочитал брать силой или соблазнять непокорных. Признаюсь честно: к чему лукавить? – Я питался, Володя, твоими мыслями и фантазиями похотливыми. Я жил в них, парил в них и наслаждался. Вот, отчего ты мне дорог более других.

Владимир с удивлением разглядывал Виктора. Путались мысли. Ему многое хотелось сказать, о многом поспорить:

– И, кстати, не все народы и не все религии так осуждают плотские наслаждения. Вот, индусы и буддисты, например…

– Как жаль, Володенька, что ты не индус, – перебил его демон. – Довольно прений, любомудр, мой ненаглядный. Хватит перорировать[90] словесами, как уличный жонглер шариками. Ты перешел к более обширной теме. Поверь, я не готов пока обсуждать с тобой «вольности» твоего мировоззрения. Скажу кратко: каждому воздается по вере его. И раз ты здесь, значит, в том есть свой умысел и резон. Значит, твоей душе ныне нужны именно эти уроки и опыт. Что будет далее, то от тебя пока закрыто…