Злые языки шептали, будто их нарочно выкрасили накануне праздничного дня.

Но это, разумеется, не так.

В Ежополе на праздники всегда, по указанию его отцов, природа принималась шустро хорошеть.

Об этом даже в городских анналах поминалось: мол, порядок в городе – отменный.

Ну так вот, какое может быть начало у кольца?!

Да надо ж было где-то, при невиданном скоплении народа, громогласно объявить, что небывалая аллея – есть и на века останется доступной для счастливых любований!

Всё, кажется, предусмотрели отцы города, а вот пристойный мост через Ежопку перекинуть не успели: подойдя к реке, аллея резко обрывалась, чтоб возобновиться на противоположном берегу.

И в этом месте, как и сотню лет назад, раз в день курсировал паром.

По зрелом размышлении начальство городское порешило, что, по сути, мост и ни к чему: с паромом даже интересней, всё – не как у всех.

И подходящее название паромному изделию придумали: «Плавучая Аллея Мировой Культурной Славы. Достояние народа».

А чтоб иностранцы тоже понимали, обозвали вовсе кратко: «Swimming Glory», чем гордились постоянно.

Вот сюда, к чудесному парому, и стеклись ежополяне вместе с жителями всех окрестных поселений.

Здесь, считалось, у аллеи – и начало, и конец.

На высоком берегу, у самого обрыва, касками сверкал пожарный духовой оркестр, чуть пониже, на песчаном, притрамбованном нарочно склоне, разместились отцы города, а у воды застыл восторженный народ.

И все смотрели в даль, точнее – на аллею, вдоль которой, зачехленные до нужного момента, величаво красовались некие бесформенные штуки трехметровой высоты.

Уж сколько простыней, пододеяльников и занавесок с навсегда, казалось бы, забитых магазинных складов приспособили для укрывания скульптур – не сосчитать.

Да дело ведь не в этом. Главное, чтоб праздник ощущался, был настрой!

Тут в тишине над речкой зычно протрубил охотничий рожок – мэр был большой любитель поохотиться в свободную минуту в заповедных подъежопольских лесах.

И мигом по бикфордовым шнурам, протянутым к подножью каждой статуи, с шипеньем побежал огонь, а после – кэ-эк забахало, зафыкало, распространяя во все стороны зловонье и снопы веселых искр.

Это, стало быть, особые патроны подрывали крепкие узлы на бельевых веревочках, которыми стянули самодельные чехлы, чтоб те некстати вдруг не соскочили на ветру.

Шум, дым, огонь – бедлам, какого горожане сроду не видали.

Даже в праздники чудесней не случалось!

А оркестр на косогоре тотчас заиграл известное всем «Утро красит нежным светом…», но лихие музыканты до того усердно принялись притоптывать, что склон в конце концов не выдержал и начал оползать, таща всех оркестрантов вниз.

Так, медленно съезжая к речке, и наяривали бедолаги, потому что в столь торжественный момент звучанье музыки, естественно, прервать было нельзя.

А вслед за ними вниз поехали и отцы города, наперебой крича: «Да здравствует великое свершение! Привет гостям Ежополя! Ура!»

Они бы с удовольствием молчали, но опять-таки – момент не позволял.

И только возле самой речки оползень притормозил.

Когда же фейерверк закончился, дымы рассеялись и все чехлы, полусгорев, упали наземь, взорам горожан предстала дивная картина.

По обеим сторонам аллеи, уходя за горизонт, на мощных пьедесталах высились отлитые из гипса, малость прикопченные фигуры – совершенно одинаковые и до боли, сызмальства знакомые любому.

В страстном порыве, левой рукой цепко ухватившись за лацкан пиджака, а правую нахально выпростав перед собой, они как будто все готовились сию минуту соскочить на землю, чтобы бесконечной чередою устремиться по аллее, громко топоча и оглашая воздух дружным революционным криком.

Девятьсот шестнадцать туловищ от Ленина стоячего и восемьдесят три – от Ленина сидячего. Как на подбор.

Сидячих, впрочем, от реки никто не видел – они были далеко за поворотом, и до них ретивым горожанам еще предстояло отшагать немало верст.

А вот что вызывало истинный восторг – все головы у статуй были разные!

Шекспир, Тургенев, Ломоносов, Дюрер, Менделеев, Эйзенштейн, Качалов, Жолио-Кюри, Трофим Денисович Лысенко – и много-много самых замечательных и даровитых из истории людской культуры.

Даже сплющенная голова какого-то титана первобытной мысли – то ли «хомо хабилиса», то ли синантропа – красовалась среди прочих.

Однако не у всех скульптур была привычная, цивильная одежда.

Трое оказались в гимназических тужурках, а один и вовсе был в рубашечке навыпуск, подпоясанной изящным ремешком, – похоже, этим туловищем Ленин обладал еще в глубоком детстве, когда даже и не ведал, что пойдет другой дорогой.

Гимназическим фигурам головы достались славные: Гомера, Тамерлана и Индиры Ганди. А на щуплом тельце в подпоясанной рубашке величаво громоздилась голова всегда нечесаного Карла Маркса.

Многих предстояло оглядеть счастливым горожанам и гостям Ежополя, чтоб поразиться раз и навсегда пытливой мысли городских отцов.

Тем паче, что в одном из мест, не слишком выделяясь среди прочих по размеру, расположена была еще одна фигура – тысячная, как и затевалось поначалу.

То, что тысячной недостает, хватились, натурально обсчитавшись, только в самую последнюю минуту.

И тогда припомнили, что у Дамдэнцурэна где-то был в сарае экземпляр, который он показывать не смел, однако и с собою увезти не мог.

«Пусть будет этот, черт с ним! – порешил бедово мэр. – Нельзя же, чтобы место на аллее пустовало!»

И каждый, кто отважился бы сдуру добрести сюда, невольно встал бы, очарованный.

Ибо один-единственный из тысячи был – Ленин лежачий.

Но – с головой от мэра Ендюка.

Не зря ежопольский начальник ездил изредка позировать, не зря! Под видом-то проверок…

Короче, весь цвет мировой культуры на аллее был представлен.

Каждый мог отныне приобщиться, воспарить, как говорят, душой. И хорошенечко запомнить всех в лицо…

Одно лишь малость удручало: из столицы на великий праздник так никто и не явился. Да и главы прочих государств замешкались некстати. Видно, нарочные впопыхах перемудрили что-то с адресами…

Впрочем, дело поправимое.

Ведь главное – свершилось!

И Аллея Мировой Культурной Славы навсегда вошла в быт обитателей Ежополя, как бани, линии метро, вокзалы или несравненная Помойница.

Короче, веселее стало жить.

А остальное – ерунда.