— It is a boy, — испуганно пролепетал лейтенант. Очкастый удовлетворенно кивнул. Похоже, он ждал именно такого ответа.

— Говорят, всем в России заправляет кремлевская семья? — спросил он суровее прежнего. Миша уловил знакомое слово «семья».

— Я имею семья, имею мать, все работаем на заводе! — воскликнул Миша.

— Всем трудно, голубчик, — улыбнулся очкастый. Ободренный его улыбкой, Миша зачастил:

— Вот конь, вот корова, а я голоден! Где еда? Я хочу пить!

— Угощайтесь, — очкастый придвинул к Мише еще одну тарелку, чем ободрил его окончательно. — А все-таки: будет ли рубль когда-нибудь расти?

— Лечь-встать! — скомандовал Миша сам себе и тут же выполнил скомандованное.

— Н-да, — скептически вздохнул очкастый. — А как вы оцениваете нынешнее состояние российской экономики?

— Это поле еще не вспахано, — пискнул Миша. Старик снова кивнул, словно получив подтверждение своих мыслей.

— И как вы думаете выходить из кризиса?

Вопроса Миша не понял и потому счел за лучшее на всякий случай скомандовать «Правое плечо вперед!», что почему-то обрадовало очкастого больше всего. «Я так и думал, что Россия не откажется от правого курса!» — бросил он через плечо кому-то из коллег и продолжил расспросы.

— А все-таки: когда вы думаете возобновить платежи? — уставился он на Мишу, но тот уже расхрабрился и чувствовал себя вполне свободно.

— Где у вас тут банки, мосты, телеграф! — кричал он. — Полиция!

«Полиция собирается национализировать „Мост-банк“, — догадались вездесущие журналисты и побежали в свои информационные агентства.

— Равняйсь, смирно! — кричал Миша. — Руки вверх, сдавайтесь! Вы окружены, мы всем гарантируем жизнь! — Мозг его под действием съеденного работал с небывалой активностью и выдавал весь разговорник практически подряд. — Бросайте оружие, мир, дружба! Млеко, курка, яйки, — вспомнил он в совершенной уже прострации и отключился, но и отключившись, продолжал говорить.

— Они угрожают, — прошептал на ухо очкастому его ближайший советник. — С голодными и злыми русски ми лучше не шутить!

Миша тем временем выскочил из кресла и уже принялся ходить по залу заседаний строевым шагом, да так что фужеры на столе и подвески на люстре исполнили марш «Прощание славянки».

— Где тут советское посольство?! — выкрикнул он и в изнеможении рухнул в кресло. Его словарный запас был исчерпан.

— Ну зачем же сразу посольство, — с некоторой дрожью в голосе произнес очкастый. — Давайте обсудим условия… А то что же это так сразу — смирно, руки вверх… Значит, внутренний долг мы вам, так и быть, зачтем по прежнему курсу. Согласны?

— Йес! — воскликнул Миша, чей словарный запас был исчерпан.

— Вот и отлично. Очередной кредит получите через месяц, но под хороший процент. Процентов под сорок, я думаю… Только платежи возобновите, пожалуйста, к концу осени, а то мы будем вынуждены применить санкции…

— Й-йес!

— И, конечно, нам необходимы гарантии, что в условиях экономического кризиса в России не произойдет коммунистического переворота и к власти не придут коммунисты.

— Йййес! — рявкнул Миша так, что три фужера рухнули на паркет.

— Видите, голубчик! Всегда можно договориться! — подытожил очкастый. — Главное только — правильная ориентация вашей экономики. Вы каким курсом намерены следовать?

— Где тут дорога на Берлин, Нью-Йорк, Вашингтон! — крикнул Миша. Очкастый был им совершенно очарован.

— А это — лично от меня, вашей семье, — произнес он прочувствованно и протянул Мише пакет, наполненный, судя по запаху, продуктами. — Матка, млеко, курка, яйки… хо-хо!

С блеском выполнив поручение, Миша вернулся на родину триумфатором. Его зачислили в образцовые переговорщики. Деньги хлынули в Россию бурным потоком, выпуск ценных бумаг Государственного Комитета Обороны возобновился, Миша получил еще одну звездочку на погоны, а идея насчет национализации «Мост-банка» с помощью полиции, озвученная западной прессой, так понравилась Мишиному начальству, что вскоре была осуществлена. Мишу же торжественно перевели в деды: он получил положенное число ударов пряжкой по филе и целый ряд небывалых прежде привилегий. Теперь ему подчиняется весь совет министров, то есть весь ефрейторский состав. В обязанности Миши, как и прежде, входит бодро выкрикивать на парадах свое любимое слово.

— Что, орлы, есть ли у нас план? — спрашивает подполковник из бывших особистов, обходя строй и проверяя начищенность блях.

— Есть! — рапортует Миша.

— А промышленный подъем?

— Й-есть!

— А экономический рост?

— Ййй-есть! — вытягивается премьер в струнку.

— Это дело, — снисходительно говорит подполковник, поглаживая впалый живот. — Эй, кто там… как тебя… старший прапорщик Волошин! Скажете ему там, чтобы на ужин выписали лишнюю банку килек в томате… Ладно, ладно, не благодари…

В последнее время вся Россия резко озаботилась проблемами своей государственной символики. Все сидят, репу чешут: какой бы это нам гимн измыслить? Тысячами гимнов завалили все редакции, телевидение и президентскую администрацию, откуда все это богатство мало-помалу стекается в клиническую больницу имени Кащенко: там очень благодарили за такой материал.

Путин, Касьянов, Лесин и прочее правительство, что-нибудь смыслящее в идеологии (а в идеологии у нас смыслят все), запершись в Георгиевском зале, без устали решали вопрос о судьбе государственного гимна.

— К вам творческая интеллигенция, — робко доложил Волошин, просовываясь в дверь.

— Чего хотят?

— Хотят старый гимн, — дрожащим голосом сообщил Волошин.

— Выдай по конфете и скажи спасибо, — отрубил Путин. — Заняты мы.

Через некоторое время Волошин опять робко поскребся в дверь.

— Ну кого еще черт несет! — с неудовольствием отозвался Путин.

— Тво… творческая интеллигенция! — заикаясь от страха, признался Волошин. Так ведь одна была уже!

— Нет, эта другая! Они требуют по… поменять гимн…

— Скажи, чтоб не раскалывали нацию! Выдай текст моего обращения, напои чаем и гони в шею…

— Есть, — пискнул Волошин и исчез.

— Черт его знает что такое, — выругался сдержанный Путин. — Развелось творческой интеллигенции — сегодня одна, завтра другая… Ну где, где я возьму такую вещь, которая бы нравилась всем?

— Вы, — с готовностью подсказал Касьянов.

— Да знаю я, — отмахнулся Путин. — Но я же не песня! А где мне взять такую песню?!

— Надо подумать, что у нас все любят, — предложил Лесин.