Диас до сих пор ломал голову над причинами ареста Гарзы. Странно, но Фонсека не хотел объяснять, кто именно отдал приказ о заключении их шефа под стражу и кто выдумал историю о похищении Амбры.

— Ситуация сложная, — уклончиво отвечал Фонсека. — И в твоих же интересах поменьше знать.

Но кто же отдал приказ? Диас не мог успокоиться. Принц? Сомнительно, что он стал бы рисковать жизнью Амбры. Вальдеспино? Диас не был уверен, что у епископа достаточно для этого рычагов влияния.

— Я скоро вернусь, — пробормотал Фонсека и быстро удалился якобы в поисках туалета. Вглядываясь в темноту, Диас заметил, что напарник на ходу достал телефон, нажал кнопку вызова и начал тихий разговор.

Диас остался в огромном пустом храме один. Ему все меньше и меньше нравилось загадочное поведение Фонсеки.

Глава 70

Следуя плавным изгибам спиральной лестницы, Лэнгдон, Амбра и отец Бенья оказались в крипте — подземном святилище собора Саграда Фамилия.

Наверное, это одна из самых больших крипт в мире, думал Лэнгдон, восхищенно осматривая просторное круглое помещение. Все точно так, как ему помнилось: ротонда, словно парящая в воздухе, под ней ряды скамеек, способных вместить сотни верующих. Теплый золотистый свет масляных светильников, расположенных вдоль стен на равном расстоянии, ложился на мозаичный пол с узорами в виде переплетенных лоз и корней, ветвей и листьев.

Крипта оправдывала свое название — в буквальном смысле «тайник». Лэнгдон не переставал удивляться, как же Гауди удалось спрятать под собором такое огромное помещение. Ничего похожего на игривую «наклонную крипту» Гауди в колонии Гуэль, здесь все — строгая неоготика: прямые увитые листьями колонны, заостренные арки, узорчатые своды. Воздух неподвижен, как будто неживой, и слабый запах ладана.

Слева от подножия лестницы открывался глубокий полукруглый альков. Там, на светлом полу из песчаника, покоилась скромная серая плита, окруженная светильниками.

А вот и он сам, понял Лэнгдон, прочитав надпись.

Antonius Gaudí

Глядя на могилу Гауди, Лэнгдон еще острее ощутил боль собственной потери: Эдмонда больше нет. Он возвел глаза вверх, к статуе Девы Марии на стене алькова, и вдруг заметил на постаменте странный знак.

А это еще что?

Редко случалось, чтобы Лэнгдон не узнал какой-нибудь символ. Сейчас он видел перед собой знакомую греческую букву лямбда, которая, насколько ему известно, не имеет никакого отношения к христианской символике. Этот научный символ часто используют в космологии, физике элементарных частиц, в теории эволюции. Вот только странно, что на верхушке этой лямбды находился католический крест.

Религия, поддерживаемая наукой? Никогда Лэнгдон не видел ничего похожего.

— Вас удивляет этот знак? — К нему приблизился отец Бенья. — Здесь вы не одиноки. Многие спрашивают о его значении. На самом деле это лишь особая современная интерпретация креста на вершине горы.

Лэнгдон подошел поближе и увидел рядом с символом три тусклых золоченых звезды.

Три звезды, причем расположенные особым образом. Лэнгдон сразу понял, о чем речь.

Крест на вершине горы Кармель.

— Это же крест кармелитов?

— Совершенно верно. Покой Гауди оберегает Пречистая Дева Мария Кармелитская.

— Разве он был кармелитом? — Лэнгдон с трудом мог представить, что архитектор-модернист следовал традициям католического ордена, с двенадцатого века следующего крайне строгому уставу.

— Конечно, нет, — рассмеялся Бенья. — Но именно монахини-кармелитки жили с Гауди в его последние годы и заботились о нем. Монахини верили, что он оценит их помощь при переходе в мир иной. И они сделали этой часовне весьма щедрый дар.

Дальновидно, подумал Лэнгдон, ругая себя за то, что неправильно истолковал вполне невинный символ. Наверное, бесконечные теории заговора, заполонившие газеты и эфир, заставляют во всем видеть подвох.

— Вот там книга Эдмонда? — внезапно воскликнула Амбра.

Отец Бенья и Лэнгдон повернулись на ее голос. Амбра всматривалась в полутемное пространство справа от гробницы Гауди.

— Да, — ответил Бенья. — Мне жаль, что здесь так мало света.

Амбра быстро направилась к стоявшей в полутьме витрине, Лэгдон последовал за ней. Книгу выставили в самой темной части крипты, в густой тени, которую отбрасывала массивная правая колонна усыпальницы Гауди.

— Мы обычно выкладываем здесь справочные брошюры, — объяснил отец Бенья. — Но я их перенес, чтобы освободить место для книги сеньора Кирша. Никто даже и не заметил.

Амбра уже стояла возле похожей на клетку витрины с наклонной стеклянной крышкой. Лэнгдон поспешил к ней. Под стеклом, открытая на странице сто шестьдесят три и плохо различимая в полутьме, лежала массивная книга в толстом переплете — «Полное собрание работ Уильяма Блейка».

Как и сказал отец Бенья, на странице сто шестьдесят три не было стихов — только иллюстрация. Со слов настоятеля об изображении Бога Лэнгдон пытался представить, что именно они увидят в книге. Но этого точно не ожидал.

«Ветхий днями»[356], мысленно проговорил Лэнгдон, пытаясь рассмотреть в темноте знаменитую гравюру Блейка, датированную 1794 годом.

Лэнгдона удивило, что отец Бенья назвал эту иллюстрацию «изображением Бога». На первый взгляд это действительно Бог христиан — седобородый иссохший старец, восседающий на облаках и способный дотянуться с небес до земли. Но если бы отец Бенья изучил вопрос немного глубже, он открыл бы для себя много нового. На гравюре не христианский Бог, а созданное воображением Блейка божество по имени Уризен. Гигантским циркулем он измеряет небеса, отдавая дань уважения научным законам Вселенной. Гравюра настолько футуристическая для своего времени, что столетия спустя знаменитый физик и атеист Стивен Хокинг вынес именно ее на обложку антологии «Бог создал целые числа». Вечного демиурга Блейка можно увидеть и над главным входом в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке — древний геометр, по обеим сторонам которого расположены две другие фигуры, смотрит вниз с барельефа в стиле ар-деко под названием «Мудрость, свет и звук».

Лэнгдон, глядя на книгу, пытался понять, почему Эдмонд принял столь странное решение — поместить ее здесь. Неужели это месть? Нечто вроде пощечины христианской церкви?

Война Эдмонда с религией никогда не заканчивалась, думал Лэнгдон, рассматривая Уризена. Богатство давало Эдмонду возможность делать все, что он пожелает, — даже демонстрировать «богохульные» произведения искусства в святая святых католического собора.

Злость и гнев, размышлял Лэнгдон. Возможно, все объясняется очень просто. Справедливо или нет, но Эдмонд всегда винил церковь в смерти матери.

— Конечно, я прекрасно знаю, — сказал отец Бенья, — что тут изображен вовсе не христианский Бог.

Лэнгдон удивленно взглянул на старого настоятеля:

— Правда?

— Да, Эдмонд сказал об этом прямо. Хотя мог бы не говорить — я хорошо знаком с