невозможно. Если за все это время Леня так и не попытался ее спасти, значит, он этого не хотел, значит, она его не стоила, и теперь у нее был только один шанс — оставить навсегда прошлое в прошлом и стать другим, новым человеком. Начать все заново. Жить другую, чужую жизнь. С этим чужим мужчиной, не зная, каким он окажется. Уехать с ним в чужой город, поселиться в чужом доме, где у нее наверняка родятся чужие ей дети. От этой мысли ей снова захотелось плакать. Она не знала, какой станет она сама. Что ждет ее в этой чужой жизни? Но Лида надеялась на лучшее. Потому что хуже все равно быть не могло.

Они вышли на улицу уже официальными мужем и женой, и Лида чуть не задохнулась от неожиданности — на них полетели монетки, рис, лепестки и конфеты. Оказывается, чуть ли не весь поселок собрался поздравить со свадьбой доктора, который успел помочь тут очень многим. В больнице накрыли стол, и, несмотря на протесты Юрия Валерьевича и уговоры о том, что им еще нужно сделать кучу дел и собрать вещи, им устроили настоящий праздник, с гармонью, песнями и танцами до самого позднего вечера. Лидочка ужасно боялась криков «Горько!», но ее новоиспеченный муж только бережно касался ее губ теплыми губами и не допускал никаких чрезмерных вольностей. Им желали так много хорошего, надарили столько подарков, а внутри у Лидочки разрасталась тревога: ей предстояло еще раз — последний — вернуться домой, чтобы забрать вещи и попрощаться с мамой и Мишенькой, и она точно знала, что простым это прощание не будет.

— Долго тебе собираться? — спросил Юрий, когда они уже подходили к ее дому.

— Нет. — Она покачала головой.

Все ее вещи давно были собраны. Она до сих пор так и не разобрала тот чемодан, с которым собиралась в Москву, и если брала оттуда что-то нужное, то потом непременно возвращала обратно. Чемодан дождался своего часа. У Лидочки оставалось только одно важное дело, она непременно должна была поставить эту точку, чтобы уехать отсюда навсегда и с легким сердцем.

— Явилась? — раздалось с кухни, не успели они даже переступить порог. — И где ж ты шлялась, дрянь паскудная? А нарядилась-то во что? Дай-ка гляну… матерь божья! Это что ж за ряженую к нам привели, а? — Мать вышла в предбанник между домом и верандой и застыла, уперев в бока руки. Потом поднесла лицо ближе к Лиде и повела носом. — Ты что, пила? Вы поглядите, люди добрые! Она ж еще и напилась, шваль подзаборная! Спасибо вам, Юрий Валерьевич, мил человек, что паскуду эту до дома дотащили! Сладу с ней нет! Беда, а не девка! Да за что ж мне наказание такое, мало мне горя, так еще эту кобылу безголовую всю жизнь на себе тащу, наказанье сущее… — Мать распалялась все больше и в конце концов резко замахнулась, но тут… Юрий Валерьевич в долю секунды перехватил ее руку и закрыл собой Лиду.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал он громко и уверенно. — Немедленно успокойтесь, Екатерина… Михайловна, если не ошибаюсь?

— Михална… — Мать потупилась, пока не понимая, в чем дело. Доктор по-прежнему крепко держал ее запястье и не отпускал.

— Очень хорошо. — Он кивнул. — И для начала раз и навсегда запомните одну вещь. Вы никогда, слышите меня, никогда больше не посмеете разговаривать так с моей женой. Потому что так вообще не разговаривают с людьми. Вам понятно?

— Не особо. — Мать отступила на шаг назад, но цепкий доктор ее не отпускал. — С женой? С какой женой? Так у вас есть жена? Так что ж вы не сказали-то, Юрий Валерьевич? Я же и не знала, — она выкручивала руку, но хватка у доктора была железная. Лида наблюдала из-за плеча. — И что, я вашу жену обидела? Нагрубила ей, да? А когда? А где, в магазине? На базаре? Так я наверняка не со зла. Я же не знала, что это жена ваша была. Вы уж простите меня, я не хотела. Я извиняюсь! Если б я знала, что ваша жена, так я бы ни за что, я бы с большим уважением, вы же спаситель наш, благодетель наш, сы́ночку моего спасли…

— Вот моя жена. — Он повернулся и пропустил вперед Лиду. — Лидия Андреевна Розанова.

— Ой. — Лидина мать отмахнулась от него свободной рукой. — Да что вы такое говорите!

— Я сделал вашей дочери Лидии предложение, и она, к моему большому счастью, приняла его. В связи с тем, что меня переводят на работу в Москву, завтра мы с Лидой уезжаем, а сегодня мы официально узаконили наши отношения. Вот свидетельство о браке.

— Не давай ей, она порвет, — тихо сказала Лида.

— А ты рот закрой! — прикрикнула мать.

— Вы, видимо, все-таки меня не поняли, — сказал Юрий Валерьевич. — Позвольте, мы с супругой пройдем в дом.

— Да, конечно, проходите, Юрий Валерьевич, я сейчас чайку быстро поставлю, с вареньицем.

— Лида, собери пока свои вещи, а я поговорю с твоей матерью, — сказал он.

Лида быстро проскользнула к себе в комнату, упала на коленки на плетеный коврик-дорожку и вытащила из-под кровати чемодан. Просунула под вещи руку и достала стопку неотправленных писем, фотокарточку с аэродрома, где они стояли с Леней на фоне отцовского самолета, и перчатку. Потом быстро выбежала из комнаты, по пути схватила с печи коробок спичек и помчалась во двор, где за старыми яблонями у сарая стояла железная ржавая бочка. В ней палили листву по осени и жгли мусор. В густых сумерках Лида чиркнула спичкой и подожгла первый конверт. Пламя весело занялось, на дне бочки были какие-то стружки и старые тряпки, они тоже быстро вспыхнули. Лида бросала письма в огонь и смотрела, как сгорала каждая минута ее яркого, бесконечного и такого короткого счастья. Она вспомнила каждый их день, выпускной, ливень и разбитые коленки, вспомнила, как они сидели под березами на аэродроме, как папа на своем самолете прокатил их над целым миром, вспомнила, как Леня рассказывал ей про Москву, про то, как они будут там жить, куда они будут ходить, какие они будут счастливые. Завтра все для нее заканчивалось и все начиналось. Она уезжала. В Москву. В огромный город. И с одной стороны, Лида очень надеялась, а с другой стороны — ужасно боялась, что они с Леней когда-нибудь случайно там встретятся. Уже не нужно было никаких встреч. Все прошло, все сгорело. Так было правильно. У нее в руках осталась только пара писем, фотокарточка и перчатка. Она подбросила в бочку еще деревянных щепок из ведра на