Более или менее договорившись о границах, империи османов и сефевидов прекратили вражду и начали торговлю друг с другом, к вящему процветанию обоих государств. Сефевидская империя всегда была меньше Османской и далеко не достигала такого могущества, однако, благодаря единой государственной религии и единой доминирующей этнической группе, была более культурно унифицирована.

Своей вершины эта персидская-во-всех-отношениях империя достигла при правнуке Исмаила, шахе Аббасе Великом, умершем после сорокадвухлетнего правления в 1629 году. Аббас вооружил свою армию пушками и пищалями; при нем в Иране расцвело поддерживаемое государством производство ковров, керамики, тканей и одежды, которые отправлялись в самые отдаленные страны Западной Европы, Африки и Индии.

В сефевидской Персии расцвела и живопись, особенно искусство «персидской миниатюры» – сцен, полных мельчайших деталей, в окружении растительных и геометрических узоров. Каллиграфия, считавшаяся в исламском мире великим искусством благодаря преклонению мусульман перед писаным Кораном, здесь также достигла совершенства. Эти два вида искусства сошлись вместе в иллюстрированных книгах, высочайших художественных творениях своей эпохи, и шедевром среди стала «Книга царей», эпос Фирдоуси, переписанная для сефевидского монарха: там было двести пятьдесят восемь миниатюр и шестьдесят тысяч каллиграфических строк, исполненных разными художниками – в сущности, целый музей под одной обложкой!

Но высочайших вершин творческое начало Сефевидов достигло в архитектуре. Например, в отличие от монументальных османских мечетей – мрачных каменных гор, увенчанных куполами и окруженных минаретами – Сефевиды возводили легкие кружевные строения, изукрашенные глазированной мозаичной плиткой и почти парящие в воздухе, так что и самые гигантские мечети казались сотканными из кружев и света.

Архитектура была высочайшей формой самовыражения сефевидской Персии; истинным воплощением ее духа стало градостроительство. Сефевиды постоянно передвигали свою столицу, стремясь уйти всё дальше от рыщущих близ границы османов; и каждый раз, водворяя столицу в новом городе, перестраивали его по своему вкусу. В 1598 году, выбрав своей новой столицей Исфахан, шах Аббас начал программу перестройки города, превратившую его в единую сверкающую драгоценность: когда он закончил, город изобиловал общественными скверами, садами, мечетями, особняками, бассейнами, дворцами и общественными зданиями, и со всех сторон оплетали их прекрасные бульвары. Пораженные путешественники отчеканили выражение «Исфахан Нисфиджаган» – «Исфахан, половина мира» (имелось в виду: если ты не бывал в Исфахане, то половины мировых чудес не видел).

Миры османов и сефевидов во многом различались, однако, несмотря на вражду между их властителями, между ними сохранялось определенное цивилизационное единство. Они были различны не более, чем, например, Англия и Франция, а может быть, и меньше. Путешественник, едущий в Исфахан из Стамбула или наоборот, ни там, ни там не чувствовал себя совершенно чужим. Стоит отметить, что две столь могущественные и различные империи достаточно долго мирно сосуществовали бок о бок. А еще поразительнее то, что в этот же период сложилась еще одна огромная, мощная и весьма своеобразная мусульманская империя – империя Моголов, простершаяся от Бирмы через всю Индию до середины Афганистана, где она непосредственно граничила с империей Сефевидов.

По своему богатству и могуществу Моголы ничем не уступали Османам. На их территории, включавшей в себя, полностью или частично, пять современных стран – Афганистан, Пакистан, Индию, Бангладеш и Бирму – проживало около 20 процентов тогдашнего населения Земли. Эту империю основал современник Исмаила, человек по имени Бабур, что означает «тигр»; в некоторых отношениях он был, пожалуй, даже примечательнее сефевидского вундеркинда.

Бабур называл себя потомком Тимур-ленга и Чингиз-хана. Кто знает, что за кровь текла в его жилах на самом деле – однако Бабур к своей генеалогии относился серьезно: она давала ему ощущение жизненной миссии. Отец его правил небольшим Ферганским царством к северу от современного Афганистана, и, когда в 1495 году он умер, Бабур унаследовал его трон. Был он тогда двенадцати лет от роду.

Всего лишь за год он потерял свое царство, что и неудивительно: ему ведь было всего двенадцать! Он сумел собрать силы и захватил легендарный Самарканд, когда-то столицу Тимура, однако и его потерял. Тогда вернулся в Фергану и захватил ее заново. Но враги его не унимались. Он захватил Самарканд вторично, на этот раз имея при себе всего двести сорок человек, но снова не смог его удержать. К восемнадцати годам Бабур уже дважды завоевал и потерял поочередно два царства – и встретил день рождения в бегах, в афганских горах вместе с матерью, сестрами и несколькими сотнями сторонников. Три года он со своими воинами бродил по горам и лесам, подыскивая себе новое царство: никем, кроме как царем, он быть не умел, и не искал никакого иного занятия.

Осмелюсь заметить, любой подросток, которому удалось собрать группу взрослых воинов, подчинить их себе и оставаться их командиром на протяжении нескольких лет скитаний без крыши над головой – личность явно незаурядная; и Бабур, несомненно, был незауряден даже физически. Легенды рассказывают, что он мог перепрыгнуть через бурный поток, зажав двоих взрослых мужчин под мышками! (Что думали об этом сами взрослые мужчины, в легендах не уточняется.) Однако, в отличие от большинства «крутых парней», Бабур был чувствительной, художественной, романтической натурой. Во время своих приключений он вел дневник, а на склоне лет написал автобиографию (известную как «Бабур-наме»), которая стала классикой тюркской литературы. После того, как его внук перевел эту книгу на более престижный персидский, она заняла почетное место и среди персидской классики. В этой книге Бабур пишет о себе с поразительной честностью. Например, рассказывает, что после серьезного военного поражения он не мог сдержаться и «долго плакал». Какой еще крутой парень станет в таком признаваться? Далее пишет о своем браке по сговору и о том, что, несмотря на все усилия, так и не смог проявить никакого энтузиазма по отношению к жене. Он навещал ее лишь раз в неделю или в две недели, и то потому, что его доставала упреками мать. Но однажды влюбился – в мальчишку, которого увидел на базаре. «В этом кипении желания и страстей, изнемогая от юношеской дури, бродил я, босой и с непокрытой головой, по улицам и переулкам, садам и виноградникам; не вел себя прилично ни с друзьями, ни с незнакомцами, плевал и на других, и на самого себя…»[53] Так будущий император откровенно рассказывает нам о своей первой любви, страстной и уязвимой. А ведь этот юноша к тому времени уже дважды завоевал и дважды потерял Самарканд!

Во время своих блужданий Бабур и его отряд как-то раз, поднявшись на вершину холма, увидели внизу, в долине, прекрасный город. И снова Бабур влюбился – на этот раз в Кабул. И Кабул, рассказывает он нам, ответил ему взаимностью: жители его ненавидели своего правителя и просили Бабура стать царем вместо него. Может, это просто пропаганда завоевателя? Все может быть: но надо вам сказать, что любовь к Бабуру в Кабуле сохраняется и по сей день. Общественные сады над городом, которые разбил Бабур, и поныне остались любимым парком горожан, а к его могиле здесь относятся как к святыне.