Творческий дух Моголов достиг своего апогея в архитектуре, где ему удалось сочетать суровое величие османского стиля с легкостью и воздушностью стиля Сефевидов. Пятый могольский монарх, Шах-Джахан, оказался в этом гениален. Современники звали его Справедливым Царем, но в наши дни немногие вспоминают о его политических или военных достижениях; зато всем памятна его всепоглощающая любовь к жене Мумтаз-Махал, «украшению дворца», умершей вскоре после того, как Шах-Джахан начал свое правление. Следующие двадцать лет горюющий император возводил для нее мавзолей Тадж-Махал. Это здание, которое часто называют прекраснейшим в мире, так же единственно в своем роде и столь же прославлено, как «Мона Лиза» Да Винчи или Сикстинская капелла Микеланджело. И поразительно, что творец, создавший это чудо света, в качестве основной своей работы правил империей: ибо, хотя свой вклад в Тадж-Махал внесло множество архитекторов и художников, именно император надзирал за всеми деталями строительства – ему принадлежала главная роль[54].

Сын Шах-Джахана Аурангзеб, последний из Великих Моголов, не имел художественных наклонностей. Музыка, поэзия и живопись оставляли его равнодушным. Его страстью была религия; и ничто не приводило его в больший гнев, чем традиция веротерпимости, основанная на этом субконтиненте его предками. Ближе к концу правления Шах-Джахана он начал войну со своим отцом и отнял у него власть. Аурангзеб запер старика в каменной крепости, в камере всего с одним окном, расположенным так высоко, что старый император не мог в него посмотреть. Однако после его смерти тюремщики нашли зеркальце, прикрепленное к стене. Как оказалось, в этом зеркале Шах-Джахан мог, не вставая с постели, видеть внешний мир – и единственное, на что удавалось ему бросить взгляд сквозь высокое окно, был Тадж-Махал.

Аурангзеб был одержим мыслью вернуть ортодоксальному исламу в империи Моголов его прежние привилегированные позиции. В военном искусстве он не уступал своему прапрадеду Акбару, и, как и Акбар, правил сорок девять лет – так что у него было и время, и возможности принести на полуостров серьезные перемены.

Преобразования, к которым он стремился и над которыми трудился, были прямо противоположны тем, что ввел его прапрадед Акбар Великий. Он восстановил джизью. Вернул особые налоги для индусов. Приказал своим силам безопасности разрушить все новые индуистские святилища. Изгнал индусов с государственных постов и начал войну с Раджпутами, полуавтономными индуистскими правителями юга, дабы укрепить над ними власть могольского правительства и мусульманского клерикального истеблишмента, индийских улемов.

Кроме того, Аурангзеб попытался истребить сикхов. Гуру Нанак был решительным пацифистом, однако гонения Аурангзеба превратили сикхов в воинственную секту, чьи священные ритуалы с тех пор всегда требуют длинного кривого ножа, который обязан носить с собой каждый благочестивый сикхский мужчина.

Но хоть последний из могольских титанов и оказался мрачным фанатиком, эта династия оставила в истории неизгладимый огненный след. На вершине своего расцвета, около 1600 года, Могольская империя, несомненно, была одной из трех величайших и могущественнейших империй мира.

И действительно, в 1600 году путешественник мог бы приплыть с островов Индонезии в Бенгалию, пересечь Индию, перейти Гиндукуш и оказаться в степях к северу от реки Амударья, затем, вернувшись на юг через Персию, Месопотамию и Малую Азию, оказаться на Балканах, пересечь Черное море (или обойти его по берегу), пройти Кавказ, направиться на юг через Аравию в Египет, а затем на запад в Марокко – и во всех этих местах встречать более или менее знакомый ему мир, соединенный одной цивилизацией, подобно тому, как современный путешественник, отправившись из Сан-Франциско в Лондон, а затем проехав всю Европу, везде будет встречать одну цивилизацию, только с разными оттенками: немецким, шведским, испанским, британским, голландским и так далее.

Да, путешественник по мусульманскому миру в XVII веке встречал на своем пути множество различных языков и разных местных обычаев. Верно, ему приходилось пересекать государственные границы и получать подорожные от разных суверенных правителей. Но повсюду, где он бывал, многие общие элементы оставались одними и теми же.

Например, во всех трех великих мусульманских империях и пограничных с ними регионах он обнаружил бы, что политическая и военная власть по большей части принадлежит тюркам. (Даже в сефевидской Персии правящее семейство, как и многие кызылбаши, были этническими тюрками.) По всему этому миру литературно образованные люди, как правило, в первую очередь изучали персидский – и классическую литературу на этом языке. Повсюду слышал он азан, призыв к молитве, распеваемый по-арабски в определенные часы дня с бесчисленных минаретов – и тот же арабский звучал всякий раз при совершении каких-либо религиозных ритуалов.

Три исламские империи XVII века

Куда бы он ни отправился – не только в трех империях, но и во внешних приграничных зонах вроде Индонезии или Марокко – все общество пронизывали правила и рекомендации, вверху образующие закон, внизу ритуалы и практики повседневной жизни, без четкой границы между тем и другим. И в каждой стране имелись свои улемы: могущественный, неизбираемый, самопополняемый и самоуправляемый класс ученых, имеющих в повседневной жизни огромную власть и влияние. Повсюду путешественник встречался и с суфизмом, и с суфийскими орденами. Повсюду видное место в обществе занимали купцы и торговцы, но статус их был ниже, чем у бюрократов и чиновников, связанных с двором, также образующих отдельный и важный класс общества.

В любом публичном пространстве путешественник почти не видел женщин. Во всем этом мире, от Индонезии до Марокко, он обнаруживал, что общество более или менее разделено на «общественное» и «частное», и для женщин отведена лишь область частного, а в области общественного почти полностью господствуют мужчины.

Те женщины, которых путешественник всё же видел на улице – например, на рынке или идущих в гости из одного дома в другой – скорее всего, носили одежду, закрывающую или, по крайней мере, скрывающую лицо. Видя женщин с неприкрытыми лицами, путник знал, что они принадлежат к низшим классам: должно быть, это крестьянки, или служанки, или поденные работницы. И что бы ни носила женщина – ей не позволено было открывать ни руки, ни ноги, ни шею, или ходить с непокрытой головой.

Одежда мужчин в разных местах различалась, но всюду, где бы ни побывал путешественник, мужчины также ходили с покрытыми головами, одеяния их были свободными, не облегающими, и всегда скроенными так, чтобы, когда мужчина простирается ниц в религиозном ритуале, его ширинка оставалась прикрытой.

Во всем этом мире каллиграфия считалась высоким искусством, образная (в противоположность абстрактной и декоративной) живопись, кроме как в иллюстрациях к книгам, встречалась редко, и огромным почитанием пользовалось устное и письменное слово.