или Эмиля Булона. А в дороге мы еще и подремали, так что выгрузились из кареты у крыльца герцогского особняка необычайно довольными.

Меня удивило, что Мэнсфилд не вышел, чтобы нас встретить. Как бы он к нам ни относился, своими обязанностями он никогда не пренебрегал.

А когда я увидела, что на крыльцо выбежала мадам Шабри с покрасневшими от слез глазами, мне стало совсем тревожно.

— Что-то случилось? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Мэнсфилд, ваша светлость! — в отличие от дворецкого, экономка употребляла это обращение по отношению ко мне легко и непринужденно. — У него сильный жар со вчерашнего дня! Утром он еще пытался держаться бодрячком, но к обеду слег, а сейчас, заслышав карету, даже не смог подняться с постели.

— Надеюсь, вы вызвали доктора?

Но она замотала головой:

— Никак нет, ваша светлость! Мэнсфилд и слушать об этом не хочет! За доктором нужно ехать в Труа, а это стоит не дешево.

Труа был небольшим городком в нескольких лье от поместья.

— Господин лекарь возьмет за свой визит не меньше серебряной монеты, — продолжала торопливо объяснять экономка, — а Мэнсфилд говорит, что мы не можем себе этого позволить!

Я вздохнула и велела мадам Шабри проводить меня в комнату дворецкого.

Глава 52

Комната Мэнсфилда была чистой, светлой, но с очень простым убранством. Вот уж кого трудно было заподозрить в злоупотреблении служебным положением!

Сам Мэнсфилд лежал на стоявшей у стены кровати — бледный, изможденный. На лбу его лежала смоченная водой тряпица.

При моем появлении он попытался приподняться, но тут же снова рухнул на подушки, болезненно застонав. Я даже пожалела, что пришла сюда — не потому, что боялась заразиться, а потому, что мне показалось, что именно мое присутствие заставляло дворецкого чувствовать себя особенно неловко.

— Мы поим его горячим травяным чаем и ставим холодный компресс на лоб, — доложила мадам Шабри, когда мы вышли в коридор. — Только пока это не сильно помогает.

— Отправьте карету за доктором, — велела я. — И не беспокойтесь о расходах. Я оплачу визит врача из своего кармана.

Экономка поклонилась и торопливо отправилась выполнять мое распоряжение. Уже через несколько минут я услышала скрип колес отъезжавшего экипажа. Прежде, чем карета вернется с доктором, пройдет не меньше нескольких часов. Будет уже поздний вечер, а то и ночь, и в это время суток жар у Мэнсфилда наверняка усилится.

— Присмотрите за ним, — попросила я одного из старых лакеев. — И нужно, чтобы он хоть чего-нибудь поел. Может быть, куриного бульона?

Поскольку с питанием в особняке было не всё в порядке, я лично отправилась на кухню, чтобы поговорить с кухаркой.

— Куриный бульон, ваша светлость? — затрепетала она. — Но господин Мэнсфилд на этой неделе купил задешево рыбу в деревне и не велел готовить ничего, кроме нее и овощей.

Я не собиралась с ней спорить. Я просто выразительно на нее посмотрела, и она смутилась и закивала:

— Как вам будет угодно, ваша светлость!

Я настояла на сытном ужине и для нас, и для слуг. Кто знает, чем болен дворецкий, и если это было что-то заразное, то нам всем следовало хорошо питаться, чтобы укрепить иммунитет.

В такой невеселой обстановке я не стала раздавать слугам те сладости, что мы привезли из Альенде, решив отложить этот приятный момент до выздоровления Мэнсфилда.

Я не собиралась ложиться спать до приезда доктора, а потому не раздевалась на ночь. И всё-таки я задремала, сидя в кресле у себя в спальне, и только услышав шум подъехавшей кареты, вскочила и спустилась на первый этаж.

Я не стала отвлекать врача, предоставив ему возможность прежде осмотреть больного, и только когда спустя полчаса он вышел из комнаты Мэнсфилда, приступила к нему с расспросами.

— Это простуда, сударь, или какая-то инфекция?

Доктор — мужчина средних лет с рыжей окладистой бородой — поспешил меня успокоить:

— Полагаю, что обычная простуда, ваша светлость! Насколько я понял, господин Мэнсфилд накануне много времени провел в холодном подвале — он сказал, что составлял список находящегося там продовольствия. А там наверняка не только холодно, но еще и сыро. Этого оказалось достаточно, чтобы он заболел.

Я догадывалась, чем занимался Мэнсфилд в подвале. Он искал письмо! Не удивительно, что он увлекся и не заметил, как замерз.

— Я дал ему жаропонижающую микстуру, — продолжал доктор, — и объяснил вашей экономке, как ее следует давать больному в течение нескольких следующих дней. И разумеется, ему следует находиться в тепле.

Я пообещала, что мы в точности выполним все его указания, и заплатила ему за визит. Поскольку было уже миновала полночь, доктор предпочел остаться у нас на ночлег, и мадам Шабри разместила его в одной из гостевых комнат.

Он уехал на рассвете. Я не услышала бы этого, если бы как обычно спавшая возле моей кровати Дельфина не зарычала, когда услышала под окном голоса. Я выглянула в окно как раз тогда, когда доктор садился в карету. Лакей подал ему чемоданчик и захлопнул дверцу экипажа.

Кухарка оказалась сообразительной дамой и без дополнительных указаний с моей стороны постаралась на славу, и завтрак, и обед в этот день оказались куда лучше, чем прежде.

На улице зарядил дождь, и в доме сразу стало холодней. Я велела мадам Шабри передать слугам, чтобы в комнате Мэнсфилда растопили печь.

А когда снова вышло солнце, я отправилась к Дега, чтобы передать им привезенные с ярмарки конфеты и проследить за засолкой очередной партии огурцов. Несмотря на то, что это мало соответствовало статусу герцогини, я не могла совсем уж забросить свое занятие. Клермон не оставил мне выбора — нам нужны были деньги хотя бы для того, чтобы нормально питаться.

Вернувшись в особняк и пообедав, я принялась за поиски письма. На сей раз моей целью была мастерская, где повсюду стояли портреты и пейзажи. Часть из них находились там явно давно и, должно быть, были написаны кем-то из прежних поколений Клермонов. Они уже изрядно запылились, а их краски выцвели под воздействием солнечных лучей, что пробивались в просторное помещение через неплотно задернутые шторы. Другая же часть была написана недавно рукой маркиза Абеляра, а возможно, и кого-то еще из гостей.

Увидела я здесь и свой собственный портрет. В отличие от портрета мадемуазель Эванс, уже помещенного в красивую массивную раму, мой скромно притулился в сторонке. Но это