приложить немало усилий, чтобы семейство Дега согласилось перебраться в новый дом. Их прежнее, пусть и ветхое жилище, было своим. А в принадлежавшем герцогу доме огородника они поселялись на птичьих правах и ужасно боялись, что его светлость по возвращении прогонит их оттуда. Сомнений добавлял и тот факт, что Мэнсфилд не принимал никакого участия в этом деле. Он не осмеливался мне возражать, но и никак не поддерживал меня в этом начинании.

И когда старики с Луизой пришли, чтобы посмотреть на свой новый дом, дворецкий тоже пришел туда и высказал им столько остережений, что еще больше их напугал.

И всё-таки они согласились переехать. Не ради себя, а ради внучки, которой находиться здесь было куда полезней, чем в холодной и мрачной избушке. К тому же деятельная натура Кандиды Дега не могла остаться равнодушной к тем возможностям, что открывал здешний огород и теплицы. И хотя я не могла обещать, что им будут выплачивать жалованье из герцогского кармана, я могла заплатить им за помощь в выращивании огурцов из той выручки, что получу в Альенде.

Кандиде я могла доверить свои теплицы безо всяких сомнений. И это давало мне возможность соблюсти условия договора и самой не заниматься сельскохозяйственным трудом. Тем более, что у меня появились другие обязанности.

Я надеялась, что о нашем браке за пределами поместья не будет знать никто, но, как известно, шило в мешке не утаишь. Герцог обязан был известить о своей женитьбе как минимум короля, и когда эта новость дошла до столицы, она быстро распространилась по домам и салонам, а вскоре добралась и до нашей провинции.

Это привело к тому, что в особняк потянулись визитеры — мелкопоместные дворяне, считавшие своим долгом засвидетельствовать почтение молодой герцогине Клермон. Впрочем, они знали и о том неприятном положении, в которое попал мой муж, а потому не ждали, что я стану устраивать балы и приемы. Они ограничивались короткими визитами, сводившимися к представлению самих себя и заверению меня в своем глубоком уважении.

Я отвечала им со всей подобающей вежливостью, хотя не верила ни одному их слову. И не напрасно. Однажды я услышала, как после визита барон и баронесса Коуэлл обсуждали меня, дожидаясь на крыльце своей кареты.

— Говорят, его светлость женился на ней, чтобы не лишиться титула, — сказала ее милость, хмыкнув. — Она оказалась единственной, кто согласился не этот брак.

— Вполне понятно, — ответил ее супруг, — что ни одна благородная девица не захотела связывать себя узами брака с преступником.

— А вот я бы на их месте рискнула, — кокетливо заявила баронесса. — Ведь если герцога оправдают, то его супруга окажется в большом выигрыше. Они станут кусать себе локти, когда эта Лорейн будет представлена ко двору.

— Не думаешь же ты, дорогая, — возразил барон, — что если Клермона оправдают, то он захочет сохранить этот брак? Поверь мне, он сделает всё, чтобы расторгнуть его как можно скорее. И его величество охотно поддержит его в этом. Женитьба на мадемуазель Ревиаль серьезно компрометирует его светлость, и он это прекрасно понимает.

Подъехавшая ко крыльцу карета прервала этот занимательный разговор. Но я услышала уже достаточно, чтобы укрепиться в мысли, что я не могу себе позволить доверять тем лживым словам, что говорили мне гости. Хотя, собственно, сейчас я не услышала ничего нового. Всё это я знала и сама. И всё-таки слышать всё это было довольно обидно.

А некоторое время спустя я получила письмо от самой мадемуазель Эванс. Бывшая невеста моего мужа сообщала, что мне не следует обольщаться относительно моего нынешнего статуса, который я обрела исключительно потому, что она сама расторгла помолвку с его светлостью.

В письме она упорно обращалась ко мне как к мадемуазель Ревиаль, намеренно игнорируя мой нынешний титул.

«Надеюсь, вы понимаете, мадемуазель Ревиаль, что это брак бросает тень на его светлость и должен быть расторгнуть как можно скорее, дабы не вызвать гнев его величества. Уверена, если вы не будете противиться этому, то герцог выплатит вам надлежащую компенсацию.

Вы не можете надеяться, что вас станут принимать в свете. Ни одно уважающее себя семейство не захочет знакомиться с такой герцогиней Клермон. Никакой титул не сделает ваше происхождение более благородным, а воспитание — более подобающим. И чем скорее вы поймете это, тем будет лучше».

Сначала я хотела просто проигнорировать это письмо. Но потом решила написать ответ.

«Дорогая мадемуазель Эванс! Благодарю вас за столь любезное предостережение, что вы изволили мне дать. В ответ на это спешу вам сообщить, что титул герцогини Клермон достаточно громкий для того, чтобы скрыть любые недостатки той, что его носит. И я вполне понимаю ваше разочарование от того, что вы сами так его и не обрели».

Я не наносила ответных визитов тем, кто приезжал к нам в особняк, но даже для того, чтобы просто принимать гостей, мне нужно было выглядеть соответственно своему новому статусу. А значит, мне нужны были новые наряды. Я никогда не была любительницей шиковать, но понимала, что не могу себе позволить каждый день надевать одно-единственное приличное платье, что у меня было. И это была именно та проблема, которую стоило обсудить с Мэнсфилдом.

— Вы совершенно правы, ваша светлость, — заявил он, выслушав меня.

Начало разговора было многообещающим, но не успела я помечтать о новых платьях, как дворецкий добавил:

— Но если нам придется выделить некоторые средства на пополнение вашего гардероба, ваша светлость, то я вынужден буду вычесть эти деньги из того, что идет на кухню и на жалованье слугам. Потому что сумму, которую я должен буду отправить в Валье-де-Браво, я не позволить себе тронуть.

— Я сообщу об этом его светлости! — угрожающе пообещала я. — И если над герцогиней Клермон станут смеяться, то в этом будете виноваты именно вы!

Он покраснел и помрачнел, но решения не переменил.

— Мне очень жаль, ваша светлость, но у меня есть определенные обязательства перед моим хозяином, и я не могу о них забыть.

Он часто покидал поместье, чтобы собрать арендную плату с крестьян и тех дворян, что проживали на землях герцога. И он общался с другими дворецкими и их хозяевами, а потому знал о слухах, что ходили в свете. А значит он тоже наверняка прекрасно понимал, что наш брак с Клермоном — временная и вынужденная мера. Так с чего бы ему было принимать меня за настоящую хозяйку?

— На чердаке немало