Анонимный телефонный звонок.

— Ты рассказал полиции? — спросила я Брайана.

— Пытался один раз. Но никак не мог собраться с мыслями. Миллер теперь мертв, и что они могут сделать?

— Гораздо больше, чем я. Слушай, я работаю.

Он опустил голову и ссутулил плечи — расстроился. Ну, а чего он ждал от меня? Я взяла ручку и бумажную салфетку.

— Вот, номер моего друга из департамента шерифа, — сказала я, написав номер Шульца. — Позвони ему и расскажи, что произошло. Это следователь по делу Филипа Миллера.

— Я просто хотел, чтобы ты поняла одно: я не имею никакого отношения к его аварии. — Он снова смотрел на меня серьезно.

— Какая тебе разница, что я думаю?

— Ну, заключения, которые делает моя жена… всякие намеки… Город-то у нас маленький. Знаешь, с моими проектами застройки, все считают меня эдаким сукиным сыном. — Он приподнял брови.

— С твоими деньгами, тебя это вообще не должно волновать.

— О! Но меня это очень волнует, прелесть моя! Если бы ты только знала! Иногда я задумываюсь, сколько еще я должен выносить эту боль на своей душе?

— Такую боль на своей?.. — Мои ногти впились в пенопластовый конус, и он заскрипел, как мел на грифельной доске. — Сколько еще ты должен выносить?..

Брайан закрыл глаза и пожал плечами.

«Сколько еще Аспен-Мидоу должен выносить эту боль на своем твердом небе?»

— Сукин сын! — заорала я.

Он открыл глаза и отпрянул:

— А теперь что? Я же сказал: я не имею никакого отношения к смерти твоего бойфренда… О! Только не говори, что ты все еще злишься на меня из-за торта!

— Полагаю, второе твое имя — Питер, да? Пьер?

— Не знаю, что ты пила, пока готовила, но ты, кажется, неправильно меня поняла…

В приоткрытую дверь просунулась голова Джулиана.

— Привет вам! Меня послал генерал. Может, вы двое остынете, и мы поедим десерт?

— Сам остынь, Джулиан! Я только что отыскала своего анонимного критика. — Мое лицо горело негодованием.

Джулиан переводил взгляд с меня на Брайана и обратно.

— Кто? Он? — Джулиан надул щеки и, выпустив струю воздуха в сторону Брайана, нахмурился: — Что у тебя есть против Голди?

— Ничего! Ничего! Почему люди всегда судят меня по поступкам, которых я не совершал?

Брайан Харрингтон развернулся и вышел вон.

— Уф! Кажется, ты больше не будешь работать на Харрингтонов, — заключил Джулиан.

Я поставила конусы на поднос:

— Ничто не принесет мне большего удовольствия. А теперь, Джулиан, если ты действительно хочешь помочь, не мог бы ты взять спички и поджечь бенгальские огни. Только не так, как Брайан Харрингтон разжигал угли.

Когда мы подошли к стеклянным дверям террасы, из магнитофона доносилась барабанная дробь. Все взгляды были обращены к бассейну. На трамплине стоял Арч, отражаясь в водной поверхности. Я чуть не уронила поднос. Его руки были сзади и были закованы.

— Открой дверь. Открой эту чертову дверь! — не помня себя, в страхе взмолилась я.

— Но я еще не зажег…

— Открывай!

Джулиан повиновался. Я скользнула на террасу, быстро подошла к столу и поставила поднос. Безмолвно я посылала Арчу мольбы: «Не прыгай с бортика с завязанными руками. Не прыгай. Не прыгай…»

Его тело приподнялось и с громким всплеском шлепнулось в воду. Я считала: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Арча не было видно.

Я бросилась к бассейну и прыгнула. Одежда намокла и потянула меня вниз. Сбросив туфли, я набрала полную грудь воздуха. Нырнула. Арч стоял на дне, пытаясь освободиться от наручников. Я отчаянно рванулась к нему и схватила его под мышку как раз в тот момент, когда расстегнулись наручники. Всплывая, я подталкивала его вперед.

Едва мы достигли поверхности, он, поперхнувшись водой, закашлялся.

— Прекрати! — закричал он. — Перестань! Что ты делаешь? Мам! Господи! Ты все испортила!

Он оттолкнул меня и по-собачьи доплыл до бортика.

— Я пыталась помочь тебе, — бормотала я, хотя вовсе не помогла.

Когда мы карабкались по лестнице, послышались хлопки аплодисментов. Арч одарил меня взглядом, полным ненависти.

— Ты разрушила мое шоу! Почему ты всегда позоришь меня?

— Прости меня. Прости.

Я больше не могла выносить его взгляд и опустила глаза. С меня стекала вода, ноги стояли в луже.

— Ты так и планировал? — радостно завизжала Визи. — Целое представление!

Арч скрылся в доме. Я последовала за ним и потащилась наверх, переодеться. С каждой новой ступенькой ком в горле становился все больше. За соседней дверью метался Арч в поисках сухой одежды. Я нашла кусок ткани и, вытерев лицо, откашлялась.

Все, чего я когда-либо хотела в жизни, это быть хорошей матерью. Но я и не представляла себе, как это трудно. Я изучала книги, водила ребенка к педиатру, в парк и на детскую площадку. Читала ему, проводила с ним время и помогала с домашним заданием. У меня даже никогда не было нормальной работы, хотя я очень нуждалась в ней. Я просто хотела о нем заботиться. И думала, что все мои действия сопряжены с любовью. Я думала, что сделаю все, что в моих силах, чтобы он был здоров и в безопасности, он же — в ответ — будет хорошо воспитан, счастлив и признателен мне.

Да уж.

Солнце закатилось за горы. Воздух стал вдруг холодным. Только я успела надеть спортивный костюм и сухие кроссовки, в мою дверь постучали.

— Мам. Это я.

Арч пытался не смотреть на меня. Его голос дрожал:

— Мам, я знаю, ты хотела помочь. Но так нельзя.

— Ох, милый, прошу тебя! Я думала, ты тонешь.

— Ну… Я хотел сказать тебе… Я совершенно точно решил: я попрошу папу разрешить мне немного пожить у него.

Кто-то однажды сказал мне: «Если приходят трудные времена, лучше ничего не предпринимай». Жаль, что я не вспомнила этой фразы перед тем, как нырнула на самое дно.

— Давай завтра об этом, — ответила я. — Тебя гости ждут.

Шоу продолжалось. Бискотти и бенгальские огни стали хитами программы. Теперь, когда страсти утихли и взрослые и дети мирно беседовали, я чувствовала себя подавленной. Хотелось ли мне съесть дюжину бискотти? Или ни одного? Я остановилась на трех. Они были божественны: тонкий слой черного шоколада изысканно сочетался с анисовым ароматом и хрустящим миндалем. Тая, они оставляли во рту привкус французского кофе и лесного ореха. На западе, прямо над горизонтом, в облаке яркого света плыла Венера. Благоухающий ветерок заставил гостей умолкнуть. Перед тем как насладиться вкусом бискотти, они окунали их в кофе. И каждый выражал восхищение.