Обратившись к генуэзцам, а затем к венецианцам, он похвалил их за смелость и приверженность делу защиты Города: «Вы дали сему Городу великих и знатных людей, тем самым украсив его, как если бы это было ваше собственное поселение. Итак, о благородные, воспряньте духом пред сей битвой». Наконец он обратился ко всем воинам в целом, прося их в точности повиноваться приказам, и в заключение упомянул о славе, ждущей их на земле и на небесах, почти в тех же словах, что и Мехмед: «Знайте, настал день вашей славы, и если вы прольете в этот день всего лишь одну каплю своей крови, вам будет уготован мученический венец и бессмертная слава». Подобные идеи оказали на слушателей желаемое воздействие. Речь Константина воодушевила всех присутствующих. Они поклялись стоять насмерть во время нападения, которое вот-вот должно было начаться, и говорили: «Мы можем надеяться одержать победу с помощью Божией». Казалось, все решили забыть личные обиды и проблемы и объединиться во имя общего дела. Затем люди отправились на свои посты.

В действительности Константин и Джустиниани знали, сколь ненадежной была линия обороны. Вероятно, после семи недель изнурительной борьбы первоначальное количество оборонявшихся — восемь тысяч человек — сократилось до четырех тысяч. При этом периметр, который предстояло защищать, составлял двадцать миль. Мехмед, возможно, был прав, говоря своим людям, что в некоторых местах «каждую башню защищают всего два-три человека, и столько же обороняет бастионы между башнями». Бухта Золотой Рог (примерно в три мили длиной), где могло произойти нападение османских кораблей, находившихся близ Долины Источников, а также войск, продвигавшихся по понтонному мосту, охранялась отрядом из пятисот искусных арбалетчиков и лучников. За цепью перегораживавшей залив на протяжении следующих пяти миль (непосредственно близ стены, ограждавшей Город со стороны моря) в каждой башне находилось лишь по одному опытному лучнику, арбалетчику или артиллеристу, которым были приданы отряды необученных горожан и монахов. В некоторых местах приморская стена охранялась различными группами воинов: часть башен удерживали моряки с Крита, другую часть — каталонцы. Орхан, претендент на османский трон — дядя султана, — оборонял отрезок стены, господствовавший над Мраморным морем. Его отряд был настроен на то, что если дело дойдет до последней схватки, воины будут стоять насмерть: сдаться бы им не удалось. В целом, однако, считалось, что приморская стена хорошо защищена течениями Мраморного моря, и всех, кого удастся выделить в резерв, необходимо отправить на центральный участок стены, прикрывающей Город с суши. Было очевидно, что наиболее массированный удар должен прийтись на сектор в долине Лика между воротами Святого Романа и Харисия, где в результате артиллерийского обстрела разрушилась часть внешних стен. В последний день заграждение по возможности тщательно отремонтировали. Для его защиты отправили войска. Джустиниани отвечал за оборону данного участка. В его распоряжении находились четыреста итальянцев и большая часть византийских войск — всего около двух тысяч человек. Константин также разместил поблизости свой штаб, намереваясь в полной мере поддержать воинов, если это потребуется.

После полудня защитникам стали видны войска, собиравшиеся под стенами. День выдался прекрасный. Солнце склонялось к западу. Снаружи, на равнине, османская армия начала развертываться в боевые порядки, поднимать боевые знамена. Она заполнила горизонт от побережья до побережья. Впереди люди продолжали трудиться, засыпая канавы, продвигая пушки как можно дальше, и все это неуклонное наращивание приспособлений для ведения осады не встречало противодействия со стороны защитников Города. В бухте Золотой Рог восемьдесят кораблей османского флота, которые в свое время перетащили сюда, приготовились транспортировать понтонный мост по возможности ближе к стенам, прикрывавшим Город с суши. В то же время еще больший флот под командованием Хамза-паши, находившийся по ту сторону цепи, окружил Город: часть кораблей заплыла за мыс Акрополис, другие расположились вдоль берега Мраморного моря. На каждом судне находились солдаты, камнеметы и длинные лестницы, равные стенам по высоте. Люди на бастионах уселись ждать, так как время еще было.

В конце дня население Города, ища утешения в вере, в первый раз за пять месяцев собралось в храме Святой Софии. Темная церковь, столь явно «бойкотируемая» православными верующими, наполнилась народом. Люди, охваченные тревогой, ревностно каялись. Кажется, в первый раз начиная с лета 1054 года в минуту крайней нужды все горожане, католики и православные, молились вместе. Четырехсотлетняя схизма и все зло, содеянное крестоносцами, отошли на второй план. Совершалось последнее моление о заступничестве Божием. Огромное пространство тысячелетнего храма Юстиниана мерцало таинственным сиянием свечей. Эхом отдавалось, возносясь и затихая, звучание литургии. В службе принял участие и Константин. Он занял императорское кресло справа от алтаря, причастился с великим благоговением и «пал на землю, прося Бога о милости и прощении грехов». Затем он простился со священнослужителями и с народом, поклонился на все четыре стороны — и покинул храм. «И тут, — взволнованно описывает Нестор Искандер, — снова раздались вопли всего клира и находившегося тут народа, жен и детей, которых было не счесть, — все рыдали и стонали… и голоса их, думается мне, достигли небес». Все командиры вернулись на посты. Часть гражданского населения осталась в церкви для участия в службе, которая должна была продолжаться всю ночь. Другие ушли искать укрытия. Люди спускались в гулкую темноту больших подземных цистерн, чтобы в маленьких лодочках плавать посреди колонн. А над землей по-прежнему возвышалась статуя Юстиниана на бронзовом коне, дерзко указуя на восток.

С наступлением вечера османы закончили поститься, съели свои пайки и продолжали готовиться к грядущим событиям ночи. Трапеза перед боем давала еще одну возможность укрепить групповую солидарность и жертвенное чувство в душах солдат, собравшихся вокруг общих котлов. Костры и факелы горели едва ли не ярче, чем в предыдущие две ночи. Вновь понеслись крики, сопровождаемые звуками труб и рогов, усиливая просьбы, неотделимые одна от другой — о процветании в жизни и о легкой смерти: «Дети Мухаммеда, возвеселитесь, ибо утром в наших руках окажется так много христиан, что мы будем продавать их по двое за дукат, и овладеем столькими богатствами, что все у нас будет из золота. Из волос греков мы сделаем поводки для своих собак, и их домочадцы станут нашими рабами. Итак, возрадуйтесь и будьте готовы с радостью принять смерть ради любви к нашему Мухаммеду». Взволнованные солдаты молились все усерднее, и вот лихорадочная веселость охватила лагерь: поднялся шум, напоминавший грохот прибоя. От огней и ритмических выкриков стыла кровь христиан, пребывавших в ожидании. Во тьме начался мощный обстрел — столь мощный, «что нам это показалось настоящим адом». В полночь тишина и тьма воцарились в османском лагере. Люди, соблюдая полный порядок, отправились на посты «со всем своим оружием и целой горой стрел». «Накачанные» адреналином из-за близости битвы, взволнованные мечтами о мученичестве и золоте, они в полном молчании ожидали последнего сигнала к атаке.

Делать более было нечего. Обе стороны понимали — наступающий день принесет с собой развязку. И те, и другие приготовились к нему, совершив надлежащие религиозные обряды. По словам Барбаро, приписавшего, как и следовало ожидать, решение исхода битвы христианскому Богу, «когда обе стороны вознесли молитвы своим богам, прося даровать им победу, мы — своему, они — своему, Отец наш на небесах вместе с Матерью своей решил, кому будет сопутствовать успех в сей битве, которая должна была быть столь жестокой и которой суждено было завершиться на следующий день». Согласно Саад-ад-дину, османские войска «от сумерек и до рассвета, жаждая битвы… объединенные величайшим из заслуживающих похвал трудом… провели ночь в молитвах».