Полноте, да прошло ли у него это? Ингрид сама же себе и ответила:

– Прошло!

Ибо она понесла. И Всеволод рад этому безмерно, и дом бывшей жены он более не посещает – о том, что он у Астахов был, Ингрид тоже узнала. Только его это воля или Анастасии? С горечью подумала, что, наверное, её!

Но почувствовала к своей сопернице благодарность. Она не стала требовать своего – разве и её с Всеволодом не венчала церковь? Разве не могли бы признать его брак с Ингрид неправым?!

Но не время было женщинам, у одной из которых в руках нити власти, а у другой – уважение и вера в её счастливую судьбу, ссориться между собой.

Чего-то они друг в друге поняли, эти две княжеские жены, и если не стали подругами, то смогли относиться друг к другу достойно.

А наверху, на стене, князь Всеволод разглядывал того, кто, по словам Литвина, хотел сразиться с ним в чистом поле.

Сам рыцарь намеренно красовался перед лебедянами: поднимал на дыбы коня, заставлял того крутиться на месте, а монгол сидел на коне подобно изваянию.

Даже отсюда было видно, что он молод, не старше Всеволода, и, в отличие от многих своих соратников, одет чисто и опрятно. На нем не было ничего, расшитого золотом, никаких висюлек и амулетов – ничего лишнего, как и надлежит настоящему воину.

А ещё монгол был красив. Князю на миг показался знакомым его лик. Но его точно не было в отряде, который напал на дружину князя в тот день, когда похитили Анастасию.

Вот почему монгол вызывал у князя раздражение! Если среди нехристей встречаются такие красавцы, понятно, почему Анастасия захотела выйти замуж за одного из них.

Всеволод сошел вниз и отдал наказ воеводе:

– Следи, чтобы монголы внутрь не кинулись, когда ворота станем открывать. Ежели со мной что случится, останешься за меня.

Однако спокойно уйти ему не дали. Любомир заступил князю дорогу, решив, что лучше пусть его разгневает, но своего добьется.

Всеволод хотел юношу оттолкнуть, но вспомнил, что сам он участвовал в сражении, когда ему едва шестнадцать сравнялось. И ещё он помнил, как так же умолял глазами собравшегося в поход отца Мстислава, чтобы тот взял его с собой.

Любомиру приходилось похуже, Всеволод знал это наверняка. Привыкшие видеть перед собой горбуна, калеку, все относились к нему по привычке с состраданием, уберегая от всяческих опасностей. Боялись, что горб вернётся?

И он, Всеволод, кажется, единственный, кто может помочь своему юному другу, который согласен лучше умереть, чем жить подобно калеке, не будучи таковым. Он исподволь глянул на Астаха-старшего. Тот едва заметно кивнул, мол, отпусти!

И Всеволод сказал:

– Бери коня. Пойдешь с Глиной. Да не медли. Вон Сметюха уж ворота открывает.

И с улыбкой посмотрел вслед ринувшемуся к коню, совершенно счастливому Любомиру.

Князь уже подходил к своему коню, когда, откуда ни возьмись, ему на шею кинулась Ингрид. И в судорожном порыве так крепко его обхватила, что князь едва разжал её казавшиеся такими хрупкими руки.

– Успокойся, душенька, – сказал он нежно. – Тебе вредно так волноваться.

Он не заметил, как потихоньку отошла в сторону Анастасия, до того стоявшая рядом с его женой.

Молодая мусульманка, не отрекшаяся от христианской религии, законная жена двух мужей, поднималась на городскую стену, и душа её рыдала. Не от ревности. От зависти. Как хотелось бы и ей, вот так же, горлицей, броситься на грудь любимому, рассказать ему всё, о чём думала долгими одинокими ночами. Показать детей, которых в последнее время, и сама мало видела, доверив нянькам и кормилицам.

Она глянула вниз – как раз открывали городские ворота, – а потом по другую сторону от рва с водой, где в ожидании гарцевала небольшая группа всадников.

Сначала её внимание привлёк человек, резко выделявшийся среди остальных. Он был весь в черном и явно не походил ни на монголов, ни на татар, в то время как именно они его окружали.

Но нет, этого не могло быть! Силы в момент оставили её, так что Анастасии пришлось ухватиться за выступающий край стены. Это же… это Аваджи!

Сердце её белым лебедем рванулось со стены вслед за скачущим мужем. Вот оно, то самое страшное видение, в котором князь Всеволод побеждает, сбросив Аваджи с коня.

Она судорожно обхватила себя руками и покачнулась.

– Боярыня, что с тобой? – услышала она взволнованный голос Ингрид, которая тоже поднялась наверх и теперь не спускала взгляда со всадников. – Ты же белая как смерть!

– Там, – Анастасия задыхалась, не в силах вымолвить. – Там мой муж!

Княгиня проследила за её указующим перстом и горько усмехнулась.

– Ты говоришь о князе Всеволоде?

– Нет, вон тот, в монгольской одежде и кожаном шлеме. Мой Аваджи!

Ингрид поспешно закрыла собой Анастасию, чтобы стоящие на стене дружинники не слышали её неосторожных слов.

– Кажется, они ушли, – проговорил запыхавшийся Рваное Ухо, который, несмотря на строгий запрет Лозы передвигаться по переходам бегом, всё-таки не выдержал. И примчался, чтобы сообщить холмчанам радостную весть.

Это была их победа! И хотя холмчане выиграли её не в сражении, не убили ни одного вражеского воина, но они сумели без оружия взять в плен шестерых врагов и заставили уйти из села отряд в сто человек!

– Что-то подсказывает мне, что мы так легко не отвертимся, – бурчала Прозора; боялась, что всё идет слишком гладко. Она не могла забыть своего столкновения с монголами в прошлом. Казалось, её сердце обуглилось на том огне, в котором сгорела её изба с детьми.

– Зачем, матушка-боярыня, портить людям праздник, – попеняла ей Неумёха.

– Надоумил же меня леший вытащить тебя из грязи! – беззлобно ругалась на неё знахарка. – Теперь эта моя ошибка всё время передо мной. Дерзкая девчонка, никакого уважения к старшим!

– Я так думаю, – говорила Неумеха, – что надо жить днём сегодняшним, не откладывая на потом. А то завтра придёт какой-нибудь иноземец и всю жизнь тебе переломает!.. А насчёт уважения, так я и не знаю, можно ли больше уважать, чем я тебя, матушка!

– Вот так повернула. Всё смешала в кучу!

– Это потому, что я сразу обо всём думаю, – объяснила Неумёха.

Немного переждав, холмчане вылезли на поверхность.

К избам своим они подходили с боязнью. Не хотелось увидеть полное разорение того, что далось тяжким трудом.

К счастью, сильно напакостить мунгалы не успели. Возможно, проживи они в Холмах неделю-другую, картина была бы иной, а так…

Понятно, что получше в сундуках нашли, всё в свои торбы побросали. Перины да подушки в пыли изваляли – одно слово, нехристи! Поплакали бабы, поругались, да привычно за уборку принялись.