Кто побрезгливей, так и пух-перо в перинах выстирали, а кто так, на солнышке подсушил.

На поле ещё не всю работу переделали, не всю репу с поля вывезли, не всё сено в скирды сметали. Хорошо, живы все остались.

Пока другие селяне занимались хозяйственными делами, Лоза с Головачём решили в сумерках поближе к осажденному городу подобраться, посмотреть, что да как? Сейчас они лежали в кустарнике, совсем недалеко от стана монголов.

Повсюду, насколько мог охватить глаз, виднелись юрты, телеги, горели костры. Монголов было много. Так много, что становилось страшно за осажденную Лебедянь.

– Не вымочи осенние дожди землю, можно было бы пустить пал, – проговорил Головач.

– Который перекинулся бы на лес, а то и добрался до Холмов, – докончил за него Лоза.

– Может, попробовать прокопать к ним ход под землей? – подумав, опять спросил Головач.

– Это на какой же глубине надо копать, чтобы ход прошел ниже рва с водой?

– Как ни кинь, везде клин!

– То-то и оно…

В это время в городе праздновали победу. Всеволод и не ожидал, что у Глины получится – сжечь все стенобитные орудия, а заодно и деревья, которыми успели заполнить ров монголы.

Не обошлось без спешки, которая чуть было не погубила всё дело. Князь с дружинниками только отъехал от ворот, а Глина со своими людьми уже помчался на пороки. Монголы, не ожидавшие нападения, и не подумали, как следует охранять орудия. От кого? От урусов, которые сидят в своём городишке, как мыши в мышеловке?

Но теперь на них летел вихрь. Глина с факелом в руке, за ним Любомир. Сметюха с молодым дружинником плескал на пороки горючую воду. Глина тыкал факелом. Лучники метали стрелы во всякого, кто пытался оказать сопротивление. Любомир с саблей в руке отбивал всяческие попытки прорваться к Глине, чтобы остановить эту дьявольскую езду – после неё на месте стенобитных орудий бушевал сплошной огонь.

И Литвин, и Аваджи сразу поняли, что, приготовив урусам ловушку, сами попались в расставленную хитрыми врагами.

Главным для них было увести урусов от города. Джурмагун и помыслить не мог, что, отводя свои войска подальше, он создал положение, о котором осажденные могли только мечтать.

Теперь Литвину, Аваджи и их маленькому отряду предстоял самый настоящий бой, а вовсе не тот нарочитый, который они хотели изобразить.

Черный рыцарь рассвирепел: этот маленький князек на глазах Джурмагуна, от которого Литвин ждал так много, зная, что он готовится к походу на Европу, уничтожил то, что казалось беспроигрышным и хорошо продуманным. Он увидел торжествующий огонь в глазах Всеволода и с криком кинулся на него.

– Охолонь! – на полном скаку остановил его один из дружинников князя, боярин Мечислав. – У князя другой поединщик. Али ты забыл, что сам его привёл? Коли сам драться хочешь, милости просим!

Как ни странно, Литвину давно не приходилось участвовать в поединках. В той войне, которую рыцарь вел, он давно пользовался другим оружием: кинжалом в спину или удавкой, которой он, благодаря выучке монголов, мастерски владел…

Аваджи подхватил пику у одного из своих нукеров и тоже не стал медлить, помчался на князя. Но, похоже, сегодня был не его день. Как оружие юз-баши пику не любил. Он предпочитал старую добрую саблю. Но раз князь держался за копье, ему тоже пришлось последовать примеру уруса, в надежде, что, обменявшись с князем ударами, они приступят к привычному оружию.

То, что произошло в последующее мгновение, лишь промелькнуло в мозгу Аваджи запоздалым сожалением. Только что вроде князь сидел в седле прямо и представлял собою удобную мишень, как вдруг всё переменилось. До него оставалось не более двух корпусов лошади, и копье Аваджи уже летело вперед, как князь вдруг резко отклонился, копье юз-баши проткнуло воздух, а сам он покачнулся в седле. Это и спасло ему жизнь. Копье князя пропороло одежду, скользнуло по боку Аваджи, рассекая кожу, запуталось в его прочном шерстяном чапане и вырвало джигита из седла. Швырнуло с размаху наземь.

За спинами сражавшихся в очередной раз полыхнуло пламя, и Мечислав, только что снесший с плеч голову Литвина, обеспокоенно вскрикнул:

– Уходим!

Дружинники, сражавшиеся с монголами, теми, кто сопровождал к городу неудачное посольство, кинулись к Лебедяни, нимало не заботясь о достойном завершении битвы. Они уже сделали своё дело.

Деревья, заполнявшие ров, вовсю горели, так что лебедяне едва успели проскочить по подъемному мосту в город, чтобы поднимавшийся мост тоже не загорелся.

От огня городская стена раскалилась, камень угрожающе трещал, так что защитникам города пришлось на время отойти от стен.

Джурмагун не мог прийти в себя от наглости урусов, так что даже приказал сгоряча зарубить тех, кто сопровождал Литвина и Аваджи, а на вопрос, что делать с погибшими сотником и рыцарем, свирепо оскалил зубы:

– Собаки съедят!

Сумерки сгущались. Костры у монголов запылали ещё ярче, ибо холодный северный ветер ледяными пальцами прочесал неприятельский стан, проникая даже под теплые стеганые халаты кочевников.

Взметнувшийся вихрь заколебал пламя светильников и в прочном, добротном шатре великого багатура.

Джурмагун срочно созвал на совет своих тысяцких, чтобы вместе решить, как побыстрее справиться с непокорным городом. Им приходилось торопиться из верховной ставки Бату-хана пришла депеша с повелением к началу зимы вернуться на место сбора войск, в устье реки Итиль.

Лоза и Головач, всё ещё лежащие в кустарнике, не могли знать, что защитники Лебедяни нарочно поджигали деревья во рву и стенобитные орудия, а потому ощутили огромную тревогу. Лоза рисовал себе картины пожаров в городе, который монголы наверняка весь день осыпали горящими стрелами.

Лишь потому, что они с такой надеждой вглядывались в силуэт городской стены, теряющей в вечернем мраке свои очертания, они и заметили сначала движение по её верху, а затем вниз что-то упало.

– Веревка! – выдохнул Головач.

Это действительно была веревка, потому что чуть позже они увидели, как по ней быстро спустилась чья-то фигура.

Человек слегка замешкался у рва с водой, а через некоторое время раздался плеск, еще, еще, и наконец кто-то, соскальзывая и обрушивая в воду комья земли, тихо ругнулся.

– Русич! – хмыкнул Лоза.

На всякий случай холмчане подобрались поближе – а вдруг это проникавший в город вражеский лазутчик?

– Берём? – Лоза толкнул локтем товарища.

– Берём!

Тот, кого они схватили, заломив руки и закрыв рот, отбивался отчаянно, но когда в момент борьбы ему удалось освободить рот, то неизвестный и не попытался издать какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание предполагаемых сообщников.

Лоза попробовал ослабить хватку, и в ту же минуту в его руку вцепились зубы жертвы. А рука Головача, скользнувшая по груди пойманного человека, обнаружила выпуклости, мужчине несвойственные.