способ избежать неприятностей. Можете слезать, сэр, – сказал он Гасси. – Теперь, если мне дозволительно будет заметить, главное – поспешность. Долго он ведь не пролежит.

Это высказывание толкнуло мои мысли по новому направлению. Выходит, что Доббс еще может очнуться?

– О да, сэр, безусловно, и очень скоро.

– А я уж думал, он отправился на небеса.

– Отнюдь, сэр. Удар свинчаткой причиняет лишь минутное недомогание. Разрешите мне. – Он помог Гасси сойти на землю. – Вполне возможно, что, придя в себя, Доббс испытает довольно сильную головную боль, но…

– «В каждой жизни иногда идут дожди»?

– Вот именно, сэр. Я полагаю, что мистеру Финк-Ноттлу следует поскорее отлепить бороду, она слишком бросается в глаза.

– Но он не может. Она приклеилась намертво.

– Если мистер Финк-Ноттл разрешит мне пройти с ним в его комнату, сэр, я без затруднения помогу ему в этом.

– Да? Тогда беги скорее, Гасси.

– Чего? – переспросил Гасси, и это было как раз в его духе – спрашивать «Чего?» в такой острый момент. Вид у него был довольно растерянный, словно он тоже схлопотал дубинкой по темечку.

– Двигай давай.

– Чего?

Я беспомощно махнул рукой.

– Берите его, Дживс, – сказал я.

– Очень хорошо, сэр.

– Я бы пошел с вами, но у меня есть дела в другом месте. Я должен выпить еще шесть порций коньяка, и притом немедленно. Вы уверены насчет этого живого трупа?

– Сэр?

– То есть «живой» – это про него верно сказано?

– О да, сэр. Обратите внимание, он уже приходит в себя.

Я обратил. Было видно, что Эрнест Доббс готовится снова приступить к обязанностям. Он уже зашевелился, задвигался, начал оживать. И ввиду этого я почел за лучшее удалиться. У меня не было ни малейшего желания оказаться у ложа больного с такой развитой мускулатурой и таким нестабильным темпераментом в ту минуту, когда он очнется и начнет искать виноватого. Я на повышенной скорости возвратился в питейное заведение «Гусь и одуванчик» и значительно поддержал коммерцию одинокой руки, которая высовывалась из отверстия в стене. После чего, частично восстановив силы, отправился в «Деверил-Холл» и окопался у себя в комнате.

Пищи для размышлений, как вы легко поймете, у меня было более чем достаточно. Обнаружилась неизвестная, зверская, сторона Дживсовой натуры, и это открытие меня потрясло. Поневоле задумаешься, насколько далеко это может зайти. У нас с Дживсом в прошлом случались разногласия, мы, бывало, неодинаково смотрели на такие вещи, как лиловые носки с белым смокингом, а при наших характерах подобные разногласия неизбежно будут возникать между нами и в будущем. И не очень-то спокойно на душе, когда подумаешь, что в пылу полемики по поводу, скажем, ненакрахмаленной вечерней манишки он вдруг забудет приличия и пожелает положить конец спору, попросту оглоушив меня по лбу чем-нибудь тяжелым. Только и оставалось, что надеяться на старую добрую феодальную верность, быть может, способную унять подобный порыв.

Я все еще сидел и старался осознать тот печальный факт, что за все эти годы вскормил на груди субъекта, которого с готовностью примет боевиком в свой состав нуждающаяся в пополнении банда, когда прибыл Гасси собственной персоной без зеленой растительности на подбородке. Он успел сменить клетчатый пиджак на смокинг, и я только тут спохватился, что тоже должен переодеться к ужину. Я совсем запамятовал Коротышкины слова о большом приеме с кофе и бутербродами, запланированном после концерта, который, судя по часам, уже подходил к заключительной стадии, когда поют «Боже, храни короля».

У Гасси было явно что-то на уме. Он нервничал. Пока я второпях напяливал черные носки, белую сорочку и лаковые штиблеты, он расхаживал по комнате и теребил безделушки на камине, а когда я натянул скроенные по фигуре вечерние брюки, вдруг слышу, опять раздался сдавленный стон, не знаю, такой ли сдавленный, как издавали раньше Китекэт и я, но все-таки достаточно сдавленный, это уж точно. Гасси некоторое время простоял молча, лицом к висящей на стене картине, но теперь повернулся и проговорил:

– Берти, тебе известно, что значит: с глаз упала пелена?

– Конечно. С моих глаз она спадала много раз.

– А с моих глаз она упала сегодня. Я могу точно назвать мгновение, когда именно. Это произошло, когда я сидел на дереве и посмотрел вниз на Доббса, а он сказал, что я застигнут на месте преступления. Тут-то пелена с моих глаз и упала. Я попробовал вмешаться.

– Минуточку, – говорю я ему, – уточни для ясности, о чем, собственно, речь?

– Я же тебе объясняю: с моих глаз упала пелена. Со мной произошло важное событие. Вдруг, безо всякого предупреждения, умерла любовь.

– Чья любовь?

– Моя, осел ты несчастный. Любовь к Коротышке. Я понял, что девушка, способная подвергнуть мужчину такому испытанию, не годится мне в жены. Ты не думай, я ее по-прежнему очень уважаю и уверен, что из нее выйдет прекрасная помощница в жизни для кого-нибудь наподобие Эрнеста Хемингуэя, любящего жить среди опасностей, но сам я после того, что произошло сегодня вечером, совершенно уверился: мне лично нужна спутница жизни немного поспокойнее. Если бы ты видел, как отблескивали в лунном свете глаза полицейского Доббса! – с чувством произнес Гасси и, весь передернувшись, смолк.

Последовала пауза, поскольку я так обрадовался этому потрясающему известию, что не в состоянии был поначалу выговорить ни слова. Потом я все-таки сказал: «Гип-гип-урра!» И возможно, это получилось у меня громковато, потому что Гасси подскочил и выразил пожелание, чтобы я не орал ни с того ни с сего «Гип-гип-урра!» – потому что он из-за меня прикусил язык.

– Прости, – сказал я. – Но я держусь своего мнения. Я сказал: «Гип-гип-урра!», потому что я именно имею в виду «Гип-гип-урра!». И еще, может быть, «Аллилуйя!». А если я заорал, то просто от того, что очень разволновался. Скажу тебе честно, Гасси, из-за твоей страсти к юной Коротышке я сильно беспокоился, поджимал губы и с сомнением спрашивал себя: верной ли дорогой ты идешь? Кора Коротышка, бесспорно,