– Я бы точно не отказался, – с нескрываемой завистью сказал Гена. – Ой! Посмотрите, какой типаж!

Я поглядела в указанном направлении: от троллейбусной остановки в нашу сторону двигался юный негр, сгибающийся под тяжестью большого оцинкованного ведра. Серебристая посудина ослепительно сверкала на солнце, черная физиономия сияла улыбкой. С пасторальной картиной диссонировало только строгое облачение парня: черный низ, белый верх, малиновый галстук. Я прищурила глаза: узкие брюки-стрейч по цвету почти совпадали с колером кожи хозяина, так что, если не присматриваться, казалось, что он идет без штанов, в одной белоснежной рубахе. Еще бы галстук убрать – и получился бы прелестный африканский пейзанин!

– По воду он, что ли, ходил? – удивился Женя.

Чернокожий юноша приблизился, перехватил руку на дужке ведра и, не опуская своей ноши, сказал на чистом русском языке:

– Здравствуйте! Это я вам звонил насчет клада.

Коллеги заволновались, перестроились, как по команде, наши ряды немедленно ощетинились микрофонами, камеры развернулись в одном направлении. Негритенок осторожно поставил ведро на асфальт и с места в карьер начал свое повествование.

– А ты говорила «бледный»! – с укором заметил мне Гена, торопливо хлопая себя по бесчисленным карманам в поисках диктофона.

– Я говорила – «со взором горящим», – наспех отбилась я. – А взор у него – хоть спички зажигай!

– Ну да, зато физиономия – просто туши свет, – недовольно проворчал Гена. – Вам-то ничего, у вас в телевизоре картинка цветная, а у меня в газете будет черно-белая. И куда нам его с такой мордой? Разве что на обложку, потому что на снимке помельче она будет смотреться как слепое темное пятно! Она же черная, как чугунок!

Парень наконец обратил внимание на свое ведро, наклонился, достал из него тряпичный узел, бережно развернул его – и тут народ ахнул. Громче всех ахнул Гена Конопкин:

– Ну вот, накаркал! Еще один чугунок!

– Да ты внутрь посмотри! – одернула его я. – Это же червонцы! Они-то уж точно хорошо получатся на снимке!

– Жутко телегеничные, – авторитетно подтвердил Женя, не отрываясь от видоискателя.

Фотографы защелкали вспышками, операторы чутко повели камерами, народ сбился вокруг парня в плотную кучу.

– Вот уж не думала, что где-то есть еще одна такая хреновина, – задумчиво произнесла я, из-за спин коллег рассматривая горшок с сокровищами.

Когда-то, давным-давно, еще на старой квартире в Липках, у меня была точно такая же керамическая емкость – не то горшок с ручками, не то супница с ушками. Абсолютно негодная вещь, жутковатая на вид, к тому же тяжелая и громоздкая. Сколько помню, никогда я ею не пользовалась, пренебрежительно именовала «хреновиной» и держала подальше от глаз в прихожей на антресолях, откуда нелепая емкость норовила смертоубийственно брякнуться всякий раз, когда я лезла достать с полки очередную баночку варенья. И вот даже не вспомню сейчас, брякнулась-таки она или осталась стоять на антресолях в полном забвении, когда я сменила жилье?

– А? – бессмысленно переспросил Гена, жадно пялясь на золото.

– Говорю, хреновина эта глиняная – совсем как у меня! – пояснила я.

– А в твоей тоже червонцы? – заинтересовался Гена.

– С ума сошел?

– Иван! – Негромкий уверенный голос заставил нас замолчать и расступиться. – Пойдем, я тебе пропуск выписал.

Коренастый товарищ в сером костюме за руку вывел героя дня из оцепления и повлек через дорогу. В другой руке он крепко держал ведро с сокровищем. Рука эта ничуть не дрожала, видно, гранитная крепость плеч действительно имела место быть.

– Ну вот, – разочарованно произнес Гена, едва успевший изготовиться для фотографирования: редакция газеты «Живем!» требовала от своих корреспондентов сопровождать информацию снимками с места событий. – Как всегда! Придут на готовенькое и все испортят!

Коллеги-журналисты немного помялись, а потом дружно, словно по сигналу стартового пистолета, разбежались в разные стороны: каждый спешил первым сообщить народу сенсационную новость.

Женя отработанными движениями сложил штатив, подхватил кофр с камерой, я свернула шнур микрофона, и мы тоже сорвались с места, но не проскакали и пяти метров, как случилась авария.

– Ой! Женя, стой! У меня ремешок лопнул! – Ковыляя, я возвращалась по горячему асфальту к отлетевшей сандалии.

– Женщины! – закатив глаза, изрек Женя.

– Сандалии! – поправила я. – Брось язвить, поставь свои клунки, возьми мои онучи и беги к трамвайной остановке, помнится, там есть срочный ремонт обуви. И не переживай, пожалуйста, к вечернему выпуску новостей мы вполне успеем.

Женя, держа в отведенной в сторону руке мои сандалеты, словно пару дохлых рыбин, удалился искать сапожника. Шипя и подпрыгивая на раскаленном асфальте, я перетащила орудия труда в чахлую тень зазывной вывески «Секонд-хенд от-кутюр!», уселась на низкий бордюрчик, поставила босые ноги на проросший сквозь тротуарную плитку одинокий кустик жесткой травы, пригорюнилась на манер васнецовской Аленушки и от нечего делать уставилась на серую громадину здания Конторы. Тротуар перед этой цитаделью был накрыт такой прекрасной, густой, прохладной тенью…

Вернулся приободрившийся Женя – без сандалет, но с запотевшей полуторалитровой бутылкой пепси.

– Пей и благодари судьбу за нашу встречу. – Женя протянул мне бутылку. – Твои боты починят через пятнадцать минут.

– Угу, – благодарно кивнула я и жадно припала к пепси.

Потом мы немного посидели, вяло дискутируя на тему о том, что такое «секонд-хенд от-кутюр!» и откуда он берется.

– Например, галстуки от Гуччи, – предположил Женя. – После какой-нибудь шикарной презентации, где буржуины от пуза трескают бутерброды с семгой и рябчиков в белом вине, а потом отваливаются от шведского стола, глядь – а на гастуке пятно от соуса бешамель.

– От чего пятно?

– От того, что кто-то слишком много ест и пьет на халяву, – пожал плечами Женя. – Как наш Генка Конопкин. Или еще бывает, замочат те же буржуины свои крахмальные манжеты в чаше с пуншем и, чтобы не стирать, сдают рубашку в секонд-хенд. Может, там прямо на выходе из банкетного зала ставят специальные мусорники для испачканной одежды.

– Ага, цинковые ведра, – рассеянно сказала я, думая о другом: на крыльце Конторы появился давешний негритенок.

С пустыми руками появился, стало быть, принесенный клад государство благосклонно приняло. За негритенком вышел уже знакомый мужик в сером, пожал парнишке руку – видно, благодарил от лица Родины, – и, кажется, собрался наладить его шагать по ступенькам вниз.

– Ага? – вопросительно покосившись на меня, произнес Женя, уже распаковывая камеру.

– Ага, – подтвердила я, разматывая шнур микрофона.