Елецкий поднял голову, подумал и мысленно согласился с формулировкой Ньюкомба. Он снова улыбнулся. В последнее время у него почти всегда было прекрасное настроение.

– Генри, я боюсь его. Он ведет себя так, как будто что-то знает, – сказала Кэтрин.

– Что он может знать? Елецкий у меня в руках. Он собирается бежать в Америку, так как считает эту дыру, представь себе, будущей великой державой. Но ему нужны деньги. Я обещал их ему и дам, но пока он слишком ценен для меня здесь.

Елецкий пожал плечами и пошел прочь от палатки.

– Надо поесть. Я забыл позавтракать, – вдруг сказал Ньюкомб и тяжело опустился на стул.

Кэтрин обошла его, склонилась, обняла и сказала:

– Генри, давай уедем отсюда прямо сейчас. Тех денег, которые у меня есть, нам хватит, чтобы устроиться на новом месте.

– Это на каком же таком?

– Если мы не можем жить в Европе, то поселимся в Америке или России. Ты предложишь свои ракеты там.

– Какая глупость и малодушие! Впрочем, для женщины это простительно.

– Ты стал груб, Генри, – сказала Кэтрин и выпрямилась.

Ньюкомб встал, повернулся к ней и угловато, неумело обнял.

– Прости меня! – сказал он.

Боцман и Эдди еще раз выровняли шаг, зашли боком и поставили носилки на землю.

– Подождем минут десять, пока начнется погрузка, – сказал Елецкий.

– Я говорил вам, что мы торопимся! – донесся с носилок голос Слейтера.

– Не волнуйтесь, пока я с вами, вам ничего не угрожает, – сказал Елецкий и осведомился: – Вы предпочитаете передать мне вексель здесь или на палубе?

– Лучше бы здесь, – ответил за Слейтера боцман.

Слейтер, озираясь, залез во внутренний карман и передал Елецкому вексель.

Тот взял его и еще раз внимательно просмотрел.

– Парни, отойдите на пару шагов, – попросил он моряков. – Мне надо сказать мистеру Слейтеру пару слов наедине.

Слейтер с ужасом смотрел на то, как боцман и матрос отошли в сторону и скрылись за грудой мешков.

– Не убивайте меня, – вдруг испуганно простонал он.

– Вы всех по себе, что ли, судите? – вдруг взорвался Елецкий. – Я только хотел вам еще раз напомнить, чтобы вы подняли шум вокруг поступка мистера Ньюкомба не раньше, чем я вас об этом попрошу. Если вы поторопитесь, то вот тогда я достану вас из-под земли. Я ясно выражаюсь?

– Конечно! – немедленно ответил Слейтер. – Я сделаю все так, как мы договорились.

Севастополь, Крым

Павел Степанович поморщился. Перевязанную руку изрядно саднило.

Он стоял около стола Полуэкта Юрьевича и слушал, как тот вальяжно разглагольствовал, нависая над своей толстой конторской книгой:

– Видел я эти сухари. Съедят наши солдатики и такие! Главное, не примечать их да не подымать истории. Других не имеется. На нет и суда нет! Наши герои видят, чего стоило и эти-то сухари привезти, вот и не жалуются. Не надо показывать виду, что вы их жалеете. Как-нибудь подправим отчетность. Писари в ротах это сделают. Я вам скажу, чем солдат голоднее, тем он злее. Нам того и нужно. Лучше будет драться.

– Это конечно-с. Однако же у меня люди мрут! – заявил Павел Степанович.

– Помилуйте, никто не помрет. Будете брать?

Стукнула дверь, и в помещение вошел Биля. Он снял фуражку, поискал глазами образ, чтобы перекреститься, не нашел его, вернул головной убор на место и шагнул к Павлу Степановичу.

– Дорогой ты мой, как тебя Бог милует? – осведомился есаул, пожимая здоровую руку капитана. Не лежится тебе в госпиталях, да? Там целей был бы.

– От судьбы никуда не уедешь, Григорий Яковлевич! С прошлого года нас трое в живых на бастионе осталось. Так уж я решил от Бога моего принять то, что мне назначено.

Биля повернулся к Полуэкту Юрьевичу, который со скучающим видом дожидался окончания этой сцены.

– Вы будете управляющий? – спросил его Биля, доставая из кармана свои бумаги и кладя их на стол перед Флягиным.

– Точно так. Что вам угодно?

– Могу ли я получить деньги для бригады по этим требованиям?

– Деньги вы получить можете. Но это будет зависеть от вас самих.

– Может быть, вы сделаете это прямо сейчас? Не задерживайте меня, пожалуйста, господин управляющий.

Полуэкт Юрьевич довольно артистично вздохнул и потер лоб, как будто о чем-то размышляя.

Потом он проницательно взглянул на Билю и совершенно хладнокровно спросил:

– А вы сколько даете процентов?

– Какие проценты? С чего?.. Объяснитесь.

– Я спрашиваю вас, есаул, сколько вы мне дадите за те деньги, которые я прикажу отпустить вам? Мне обыкновенно платят по восьми процентов и более, но вы, пластуны, народ упрямый и любите торговаться. С вас можно взять и подешевле. Однако предупреждаю, менее шести процентов ни за что не приму. Нельзя так.

Биля на мгновение даже потерял дар речи от такой наглости и оглянулся на Павла Степановича. Тот только пожал плечами.

– Да вы… Как ты смеешь? Я вас на каторгу упеку! Павел Степанович, прошу вас засвидетельствовать, что говорит господин управляющий! – с холодной яростью в голосе сказал Биля.

– Григорий Яковлевич, это бесполезно, – ответил Павел Степанович.

– Как так?!

– Рука руку моет, – не стесняясь присутствия Флягина, продолжил капитан. – Договор негласный: не требовать от интендантства фуража в натуре и за это пользоваться выгодами от ненормально завышаемых цен.

– И пользуются?!

– Кто как умеет и у кого насколько хватит совести. Все продали-с!

– Вот, горячки-то в вас много, а толку мало! – покровительственным тоном заметил Флягин Биле.

Он неожиданно воодушевился и даже привстал со стула, опершись обеими руками на свою толстую замусоленную приходно-расходную книгу.

– Что же я буду за дурак, если стану раздавать эти деньги зря? – заявил он. – Нужны они, так бери, но заплати! Ведь я не с нищего пользуюсь. Ваши командиры не шесть процентов, а чуть ли не рубль за рубль получают! – Полуэкт Юрьевич замолчал, прочертил рукой в воздухе какую-то замысловатую фигуру, сел обратно на стул и спокойно обвел взглядом Павла Степановича и Билю.

– Ах ты мразь! – прорычал есаул, шагнул к нему, схватил за воротник и вытащил из-за стола.

– Вы не смеете-с! Я – дворянин! – выкрикнул Полуэкт Юрьевич, который отбивался и барахтался в его руках.

Биля швырнул его в угол, на груду гнилых сухарей и достал револьвер.

– Молись, – спокойно сказал он и взвел курок.

– Григорий, опомнись! – тихо проговорил Павел Степанович.