– Елецкий, да вы просто прирожденный Панч! Вам самое место в цирке! – заявил Ньюкомб и глумливо хохотнул.

Елецкий молча отряхивался от пыли. В его глазах горела темная ярость, но когда он поднял голову, от нее не осталось и облачка. Этот неудачник вдруг весело засмеялся.

Чиж отсчитывал шаги от самого носа Качи-Кальона.

– Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, – старательно бубнил он.

За Чижом шли Кравченко и Биля. Они улыбались, видя, как высоко он поднимал ноги.

У подножия скалы переминались кони, привязанные к деревьям, но Даниила и Вернигоры нигде не было видно.

– Девяносто один, девяносто два, девяносто три, – проговорил Чиж и уперся в остатки какой-то древней кладки, рассыпанной перед ним.

Она образовала небольшой, но довольно крутой холм, поросший кустарником и деревьями.

Биля и Кравченко остановились, а Чиж решительно продолжал отсчитывать:

– Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь.

На последнем числе – сто четыре – Чиж оказался ровно на вершине холма и почесал в затылке. Копать здесь явно было бы трудновато.

– Нешто лопату тебе принести, Федя? – издевательски спросил снизу Кравченко.

– Лопатой тут не взять, – совершенно спокойно ответил на это Чиж. – Кайло надо было брать.

– Здесь кайлом, наверное, целый год долбать придется, – сказал Кравченко. – Да и то, может, мало будет.

– Вот и помоги ему, Николай Степанович, – произнес Биля.

– Это каким же манером?

– Готовь порох.

– А сами с чем же потом останемся? Тут, может, три пуда его нужно!

Чиж опустился на корточки, достал кинжал и стал вырубать корень дерева, уходящий вниз, меж камней. Он вытащил его, расширил щель, лег на камни, принюхался, потом махнул рукой Биле и Кравченко.

– Чуете? – спросил Чиж и повернул голову к есаулу, который опустился на камни рядом с ним.

– Вода! – сказал Биля.

Кравченко наклонился к Чижу, тоже втянул в себя воздух, вздохнул, встал, снял с плеча штуцер и начал обходить вершину кладки, постукивая прикладом по камням.

Описав круг, он остановился, сел на валун, немного подумал и проговорил:

– Все не срезать. Можно попробовать дыру пробить, но как бы этот купол весь донизу не свалился. Каменюки здоровенные, их нам даже конями не вытащить. Думаю, это колодец. Над ним в старые времена какая-то хоромина стояла. Может, он и засыпан целиком. А если нет, то мы его сейчас развалим. Зря только порох потратим, вот что я вам скажу.

– Николай Степанович, а ты так срежь, чтобы все вверх пошло да на сторону. Ты же мастеровитый человек, вот и покажи себя! – сказал Биля.

– Покажи им! – передразнил есаула Кравченко, весьма довольный таким признанием с его стороны. – Но уж тогда все под мое начало поступайте. Мне одному никак не своротить это дело.

В горах прокатилось эхо взрыва.

Ньюкомб поднял голову, прислушался, посмотрел на солнце, которое уже перевалило зенит. После этого он оглядел медленно ползущую колонну, послал коня рысью и объехал моряков с «Таифа», замыкающих строй.

– Джентльмены, надо шагать пошире! – сказал Ньюкомб, подъехав к боцману и офицеру, которые шли во главе колонны.

Он не знал, что в этот самый момент Биля держал на плечах веревку, которая уходила в отверстие, пробитое взрывом, и осторожно отпускал ее. Над дырой в кладке склонился Кравченко. Там, в темноте, плясали по стенам отсветы пламени.

Чиж, светя себе факелом, медленно спускался в колодец. Далеко внизу серебряной монеткой лежала вода. Пластун поднял голову. В отверстии над ним на фоне голубого неба различалось лицо Кравченко.

– Федор Семенович, что видишь? – спросил тот, и звук его голоса гулко пошел вниз.

– Пока ничего! Колодец, – крикнул Чиж.

– Этот колодец может быть хоть в сто саженей. Веревки не хватит, – сказал Кравченко.

– Вроде уступ какой снизу, травите пока, – попросил Чиж и переложил факел в другую руку.

Веревка над ним вдруг вспыхнула, мгновенно перегорела и оборвалась.

Наверху Биля опрокинулся назад, отпустил веревку. Она пролетела мимо его лица и унеслась вниз, в темноту. Из колодца донесся плеск, вызванный телом, упавшим в воду.

– Убился он, – тихо сказал Кравченко.

Черная вода сомкнулась над головой Чижа. Книзу шахта колодца расширялась, и это спасло его. Он свалился в глубокий и довольно широкий круглый бассейн. Когда вода затормозила его падение, он поднял голову, открыл глаза и посмотрел вверх. Там, на поверхности еще плавало багровое пятно горящего факела. Чиж оттолкнулся ногами от дна и пошел вверх.

Он вынырнул, схватился за бортик, открыл глаза и оказался лицом к лицу с черепом. В нем торчал точно такой же стилет, как и тот, который был у Чижа на поясе. Лезвие пробило его насквозь. От неожиданности казак снова ушел под воду.

Кравченко быстро мастерил новый факел, наматывал на сосновый сук тряпку, пропитанную маслом и селитрой. Биля разматывал новую веревку.

– Это я, баранья голова, на веревку селитру пролил. Надо же, – причитал Кравченко.

И тут из колодца вдруг донесся радостный вопль Чижа:

– Есть! Вот он, клад! Сам дался в руки.

Чиж поднял факел и осветил проход, уходящий вровень с поверхностью в сторону, в темноту. За скелетом, лежащим в скрюченном положении, стояли сундуки, развалившиеся от времени. Вокруг них россыпью лежали золотые и серебряные монеты.

Через какое-то время Даниил тревожно всмотрелся в даль. Вернигора повернул голову, сложил ладони и издал пронзительный птичий крик. Далеко внизу, на дороге черной ниткой показался отряд англичан.

Подзорная труба Били сразу выхватила из колонны Ньюкомба и Кэтрин.

– Ну, это, брат, шалишь, чтобы им отдать! – сказал Чиж, выжимая одежду.

– Им тут ходу часа три, – заметил Вернигора.

– Ползут и ползут, – сказал Кравченко.

– Больше роты. Задавят они нас, – проговорил Биля, опуская трубу.

– Не можем мы отдать им клад! – высказался Даниил.

– Штольня от горы идет, но вся завалена. Нешто поискать с этой стороны? – предложил Чиж.

– Не успеем. Николай Степанович, подорвем?

– Совсем без пороха останемся. А может, и не хватит его на это. Да и дюже их много, раскидают камни руками.

– Данила, побежишь один до Кухаренко за подмогой, – приказал есаул. – Может, хоть на обратном пути наши переймут англичан. А мы будем их жалить пока.

Даниил горестно покачал головой, но возражать не осмелился.

– Григорий Яковлевич, неужто мы такое добро тут бросим? – простонал Чиж.