И снова она опередила Марину на шаг, предугадала ее мысли: «Я не могу взять этого ребенка. Мне надо родить своего». Неужели она действительно такая прозрачная? Или это просто у доктора Свенсон особый талант забираться ей в голову?

– Да, одно время хотела.

Марине не давала покоя змеиная вонь. Удивительно, что доктор Свенсон до сих пор не отпустила ни одного замечания по поводу исходящего от них с Пасхой запаха.

– И что, время уже прошло?

Марина пожала плечами. Диковинная психотерапия – лежать рядом с ребенком, которого хочешь взять себе, причем ты только что это поняла, в то время как тебя спрашивают, хочешь ли ты ребенка.

– Мне сорок два, и я не уверена, что в течение ближайшей пары лет в моей жизни что-то кардинально изменится.

Она уже сомневалась, что хочет ребенка от мистера Фокса, и вошла в тот возраст, когда сомнения становятся непозволительной роскошью.

– Да как вы не понимаете – у вас предостаточно времени! В этом и заключается чудо лакаши. Если я могу родить в мои семьдесят три, почему вы не сможете в ваши сорок три? Или в сорок пять? Я признаюсь вам, доктор Сингх: я нашла в этих деревьях не то, что ожидала. И это не то, чего ждет ваша компания. Это нечто гораздо большее, превосходящее все наши мечты и чаяния. Таков великий урок доктора Раппа: никогда не зацикливайся на том, что ищешь, иначе проглядишь кое-что поважнее!

Марина села. Отпустила руку Пасхи, что было нелегко – их ладони прочно склеила вместе засохшая змеиная кровь. Выбралась из-под сетки.

– Вы беременны? Вы это хотите сказать?!

Доктор Свенсон заморгала. Несколько секунд она выглядела еще более изумленной, чем Марина.

– А вы думали, что я растолстела?

– Вам семьдесят три!

Доктор Свенсон сложила руки под грудью – жест всех беременных. Такого жеста Марина еще никогда у нее не видела. Рубашка профессора сбилась кверху и открыла округлый живот.

– Вы ведь видели здесь беременных моего возраста и старше. Я слышала ваши восторги по этому поводу.

– Но ведь они лакаши. – Марина не знала, чего в ее словах больше – расизма или научного подхода. Получалось, что лакаши можно идти против природы, а белым людям нельзя. С реки доносилось пение. Индейцы били в барабаны, несомненно улещивая змею, прежде чем нанизать на палочки куски ее мяса и поджарить над огнем – или как принято готовить змею в этих краях?

– Да, они лакаши, и в этом все дело. Мы знаем, что, если они едят кору регулярно, с начала первых менструаций, их яичники не оскудевают. Но американцы не станут пичкать своих дочерей таблетками каждый месяц, начиная с тринадцати лет, на случай если те вдруг решат помедлить с деторождением до пятидесяти. Нам нужно выяснить другое – способна или нет эта кора восстанавливать репродуктивную функцию у женщин в постменопаузальном периоде.

– И вы – подопытная? Вы не смогли найти кого-то другого?

– У женщин-лакаши нет постменопаузального периода. В этом весь фокус.

– Нашли бы добровольцев из жинта. Нельзя пробовать на себе!

– Как быстро мы отбрасываем нашу медицинскую этику! Я работаю над этим препаратом. Если я верю в него – а я верю, – тогда я должна испробовать его на себе.

– А кто отец?

Доктор Свенсон смерила ее взглядом, полным сурового разочарования, какой приберегала лишь для первокурсников:

– Доктор Сингх, это несерьезно, честное слово.

Учитывая бурные события этого дня, Марина могла бы поклясться, что ее уже ничто не огорчит, и все-таки почувствовала, как затряслись руки.

– Я понимаю, что вы проводите очень узкое первоначальное испытание на себе. Но конечным результатом этого эксперимента будет ребенок. Я от всей души желаю вам долголетия, но есть вероятность, что вы проживете не столько, сколько требуется ему. А без отца – в традиционном смысле – что же с ним будет?

– Тут полно детей. Думаете, племя не потянет еще одного? Меня тут очень уважают. Любой результат моего эксперимента, как вы ласково именуете этого ребенка, станет желанным и не останется без хорошего ухода.

– Вы намерены оставить его здесь? Ребенка Анни-ки Свенсон будут воспитывать лакаши?

– Они достойные, порядочные люди.

– Вы же сами учились в Рэдклиффе.

– Мне там не нравилось.

Пасха между тем крепко спал. Его рубашка, руки и лицо были измазаны кровью. Марина только сейчас это заметила. Ничего, она возьмет тряпочку и оботрет его. Прямо пока он спит.

– Представьте, что доктор Рапп стал отцом какого-нибудь здешнего ребенка, – сказала она, вспомнив спор Алена Сатурна с женой и стараясь говорить спокойно. – И что тогда? Так и будут сын или дочь величайшего ботаника всю жизнь бродить по джунглям, не имея никакой возможности раскрыть свой потенциал?

– Думаете, тут у него нет детей? Неужели вы и вправду полагаете, что такого не случалось? Попросите Беноита взять вас на очередной «улет», или как там это теперь называется.

Досадливо тряхнув головой, доктор Свенсон опустилась на единственный имевшийся на веранде стул, усевшись на лежавшие там второе платье Марины и ее вторые трусики.

– Я очень устала, доктор Сингх, – сказала она и пригладила ладонями волосы. – У меня ишиас в левой ноге, а плод давит на мочевой пузырь. Когда я ложусь, он начинает бунтовать. Я рада, что провела эту часть исследования на себе. Теперь я осознаю то, что иначе не учла бы: после определенного возраста женщины просто не приспособлены вынашивать детей. И как я подозреваю, рожать и воспитывать тоже. Лакаши привычны к этому, такая у них особенность. Своих младенцев они могут отдать внучкам. Им не обязательно их растить. Такова единственная награда за этих поздних детей: матери знают, что могут не отвечать за них. До беременности я никогда не чувствовала себя старой, это точно. Всю жизнь избегала зеркал. В семьдесят три мой внешний вид заботит меня не больше, чем заботил в двадцать. Был артрит в плече, но это ерунда. Я держалась. Я снова и снова приезжала сюда, продолжала свою работу, работу доктора Раппа. Я не вела старушечью жизнь, потому что не была старухой. Но этот плод, этот ребенок заставил меня ощутить себя на все семьдесят три. И даже старше. Я наказана за вторжение на территорию биологически молодых особей. И поделом мне.

Марина поглядела на свою наставницу, на то, как грузно та сидит на стуле, на то, как опухли ее ноги в разношенных сандалиях. И задала самый нелепый вопрос из всех возможных, просто потому, что он только что был задан ей самой:

– Вы когда-нибудь хотели иметь детей?

– А что вы мне только что ответили – что одно время хотели? Может быть, и я одно время хотела. Хотя, честно признаться, не помню. В нынешнем состоянии я могу сказать, что вынашивать ребенка – это рыть себе могилу. Но в свое время я помогла появиться на свет тысячам и тысячам младенцев, и многие матери выглядели счастливыми, по крайней мере в тот момент. Я понимаю, молодым все легко.