– Может, мы с вами еще встретимся на поле боя! А теперь, удерете – ваше счастье; попадетесь – пеняйте на себя. Прощайте!

Он пришпорил лошадь и галопом понесся вверх по склону. Его адъютант поскакал следом, дружески ухмыльнувшись мне и помахав рукой.

На мгновение я буквально застыл на месте; я был потрясен тем, что произошло, и гадал, что же теперь делать. Скрыться было некуда. Улица была пуста, все ворота и двери заперты, окна закрыты ставнями. Сгущались сумерки, но нигде не зажглось ни одного огонька.

Я сообразил вдруг, что первым делом необходимо избавиться от партизанского ранца, который один раз уже выдал меня. Я торопливо стащил его и бросился к высокому забору, намереваясь перебросить его внутрь, но тут позади раздался стук копыт и меня окликнул один из казаков красного эскорта; он, как и другие, задержался внизу угоститься сигаретами и теперь спешил догнать своего комиссара.

Я сказал ему, что Пугачевский меня отпустил. Казак оказался настоящим большевиком и только рассмеялся саркастически – дескать, он поверит, когда услышит об этом от самого комиссара. Он сдернул с плеча винтовку и сказал, что застрелит меня, если я не пойду с ним. Из тумана показался еще один казак и хромающий капитан, и мы все четверо зашагали по улице вверх. Крайним справа ехал второй казак, затем между ним и первым казаком шел капитан и крайним слева – я. Мне удалось избавиться от предательского ранца. Я сказал казаку, что у меня в нем лежат запасные башмаки, сало и т. п., и предложил забрать его себе, так как мне он больше не понадобится и я слишком устал, чтобы нести его. Он с готовностью схватил ранец и повесил его на луку седла.

Я решил, что при первой же возможности попытаюсь бежать, но возможности все не возникало – перепуганные станичники накрепко затворились в своих домах. Нигде не было видно ни одной открытой двери, ни одного забора, достаточно низкого, чтобы через него можно было перескочить с лету.

Мы добрались до верхушки холма, где стоял внушительный православный собор (фото 33), и повернули налево по правой линии бульвара – примерно в том направлении, в каком позже было сделано фото 34.

Примерно в квартале от нас находилась главная армейская гауптвахта, и я чувствовал, что если мы до нее доберемся, то мне конец[63]. Но шанса убежать, так чтобы меня тут же не подстрелили, все не было. Но затем мне вновь улыбнулась удача.

Послышался звук приближающегося духового оркестра. Из-за угла ближайшей улицы на нашу сторону бульвара вывернула ликующая толпа пробольшевистски настроенных рабочих городской водопроводной станции с оркестром во главе. Толпа направлялась на вокзал встречать прибывающие красные войска. Я прижался ближе к лошади моего казака, чтобы не внушить ему подозрений о моих намерениях. Затем, когда оркестр и три-четыре шеренги рабочих за ним миновали, я рванулся в толпу и начал вместе со всеми кричать «ура» и размахивать меховой шапкой. Многие рабочие были в таких же солдатских шинелях, как у меня, так что я без труда растворился в их толпе.

Крики моего конвоира потонули в общем шуме; в плотной толпе он не смог даже развернуть лошадь. Он скинул с плеча винтовку, но не смог прицелиться – я старался не подставляться и прятался за спинами, непрерывно передвигаясь. Когда некоторые в толпе начали вертеть головой в разные стороны, пытаясь разглядеть, кого именно выцеливает казак на лошади, я принялся делать то же самое, делая вид, что тоже ищу злодея. Однако очень скоро мы растворились в тумане; я не заметил даже, что сталось с хромым капитаном.

Некоторое время я шел вперед с толпой, затем вернулся назад боковыми улочками и постучался в дом Упорниковых, который стоял всего в квартале от места моего побега. К этому моменту совсем стемнело; фонари не горели.

Меня сразу же впустили и показали, где я должен был прятаться, если бы пришли с обыском. Только после этого я рассказал о своих приключениях.

Я очень беспокоился о Конькове и Зиновии Краснове – имея в виду, что они были захвачены по моей оплошности. Однако Зиновий вскоре объявился. Казаки-конвоиры, сопровождавшие их, намеренно отстали, отвели их в боковой переулочек и велели «испариться». Коньков отправился в дом каких-то родственников, а Зиновий, у которого в Новочеркасске никого не было, пришел в тот же дом, что и я, – в дом бывшего командира нашей батареи.

Самому полковнику с братом удалось днем раньше уйти в степь. Тем не менее женщины выяснили, что один из его штатских костюмов подойдет Зиновию, и он быстро переоделся. Мы решили, что мое облачение годится в качестве маскировки без всякой доработки. После долгого обсуждения было решено, что нам слишком опасно оставаться в их доме, который непременно будут обыскивать, и не один раз. Но самую большую опасность представляли болтливые слуги – скажем, одна из двух приходящих служанок могла найти себе кавалера из красногвардейцев. Этой опасности можно было избежать в маленьком деревянном домишке из двух комнат на окраине города, который они в свое время купили для своей старой няни. Одна из Упорниковых сходила к ней, и преданная няня с готовностью согласилась помочь. Так что примерно в четыре часа утра, когда на улицах никого не было, нас тайком отвели туда, и мы улеглись спать на полу в одной из двух комнат.

Разбудили нас крики и стрельба снаружи. Патруль красногвардейцев обнаружил в соседнем доме белого партизана; его вытащили на улицу и застрелили, а тело бросили в снегу в виду из наших окон.

Мы быстро оделись и обулись. Приводя себя в порядок, Зиновий обнаружил, что не умеет завязывать галстук – накануне вечером галстук ему завязал кто-то из женщин. Я тоже не умел. Я не бывал за границей с раннего детства, а в сознательном возрасте все время носил форму того или иного рода. Мы оба уселись перед старомодным креслом с высокой узкой спинкой и принялись биться с галстуком, пытаясь найти способ заставить его выглядеть сколько-нибудь презентабельно, хотя бы на спинке кресла. В конце концов нам удалось решить эту проблему, и я повторил операцию на шее Зиновия.

Это занятие помогло нам не думать о красногвардейских патрулях, проводивших обыски во многих домах на нашей улице. В наш дом, однако, никто не зашел – очевидно, все соседи были уверены, что старая няня действительно живет одна. Нам повезло: никто не видел,